— Нет!

Нет! Всё должно было быть не так!

— Заклинательница, нет нужды так сильно переживать. Творение продолжается. Воплощение твоих желаний ещё возможно — пусть и не в том виде, как ты изначально планировала…

Она его уже не слышала. Отчаяние разъедало душу. Как я сама крала… украли и у меня. Нет здесь никакого преступления, никакой несправедливости. Прими эту истину.

Сила воли Ночной Стужи.

Сочувствие Рваной Снасти.

Преданность Беллурдана.

Радость девочки-рхиви.

Этого было мало. Никто не мог — сам или вместе с другими — простить совершённые поступки, принятые решения, прозвучавшие отказы.

Оставь их. Оставь им всё это и всё, что ещё будет. Серебряная Лиса отвернулась.

— Тогда разыщите её. Идите.

— Ты не пойдёшь с нами? Твой дар ей…

— Идите.

Мой дар ей. Мой дар вам. Все они — один. Великое поражение, неудача, рождённая моими недостатками. Я не стану свидетелем собственного позора — не могу. Мне не хватит на это смелости.

Простите.

Серебряная Лиса пошла прочь.

Краткая жизнь цветка. От семени — стебель, затем — смертоносное цветение, всё за один-единственный день. Ярко-горящий яд, губивший всех, кто подходил слишком близко.

Чудовище.

Духи рхиви — маленький отряд, мужчины, женщины, дети и старики в мехах и шкурах, круглые лица отполированы солнцем и ветром — смотрели вслед Серебряной Лисе. Старейшина, который говорил с ней, не двинулся с места, пока заклинательница не скрылась за выветренной грядой, а затем провёл четырьмя пальцами по глазам — жест печального расставания — и сказал:

— Разведите костёр. Подготовьте лопатку ранага. Мы уже довольно прошли по этой земле, чтобы рассмотреть карту в ней.

— Снова, — вздохнула старуха.

Старейшина пожал плечами.

— Заклинательница приказала, чтобы мы отыскали её мать.

— Она просто вновь убежит от нас. Как убежала от айев. Будто заяц…

— И всё равно. Заклинательница приказала. Мы положим лопатку на огонь. Мы увидим, как на ней проступит карта.

— И почему на этот раз она должна стать правдивой?

Старейшина медленно опустился и прижал ладонь к мягкому мху.

— Почему? Прислушайся к своим чувствам, недоверчивая. Эта земля… — он улыбнулся, — …ожила.

Бежит.

Свободен!

Верхом на душе бога, в мускулах могучего зверя. Верхом на душе…

…вдруг запел от радости. Мох и лишайник под лапами, брызги недавнего дождя на шерсти. Запах богатой, щедрой жизни — мира…

Бежит. Боль уже лишь блёклая память, невнятное воспоминание о клетке из костей, о растущем давлении, о нехватке воздуха.

Запрокинув голову, громогласно завыл — так, что задрожало небо.

Ответный вой вдали.

Всё ближе и ближе.

Тени — серые, бурые и чёрные движущиеся пятна в тундре — текут по холмам, ныряют в неглубокие долины, широкие морены. Айи. Родичи. Дети Баальджагг — Фандереи — призраки памяти, бывшие душами т’лан айев. Баальджагг не отпустила их, удерживала в себе, в своих снах — в безвременном мире, в который Старший бог вдохнул вечную жизнь.

Айи.

Их бог бросил вызов небесам своим звериным голосом, и они явились к нему.

И… она.

Тогг замедлил шаг, поднял голову — айи окружили его, клан за кланом, длинноногие волки тундры…

Она здесь. Она пришла.

Нашла его.

Бежит. Уже совсем рядом. Плечом к плечу с Баальджагг, волчицей, которая так долго несла её раненую, потерянную душу. Баальджагг вернулась к своим родичам — родичам из снов.

Эмоции. Безмерной глубины…

И вот Фандерея бежит бок о бок с ним.

Мысли зверей соприкоснулись. Лишь на миг. Больше ничего. Больше ничего и не нужно было.

Вместе, касаясь друг друга плечами…

Два древних волка. Бог и богиня.

Он смотрел на них, не зная, кто он сам, не ведая, где он, где стал свидетелем их встречи. Смотрел и чувствовал одну лишь нежную радость.

Бегут.

Впереди ждут их троны.

Мхиби вскинула голову, тело её одеревенело, она начала извиваться, вырываться. Хоть он и был невысоким, но сумел её удержать.

— Это волки, девочка. Нам нечего бояться.

«Нечего бояться». Ложь. Они охотились за мной. Находили снова и снова. Гнались за мной по этой пустой земле. А теперь, слушай, они вновь пришли. А у даруджийца нет даже ножа.

— Что-то там, впереди, — пропыхтел Крупп, перехватывая её тело в неуклюжих объятиях, сгибаясь под её весом. — Легче было, — выдохнул он, — когда ты была старухой! Теперь, если б нашла в себе волю, могла бы меня повалить — нет! Сама могла бы меня нести!

Волю. Нужно лишь найти в себе волю? Чтобы вырваться? Убежать?

Куда бежать?

— Девочка, услышь слова Круппа! Он тебя умоляет! Этот… этот мир — более не сон Круппа! Понимаешь? Он должен перейти от меня. Должен перейти к другому!

Они карабкались по пологому склону.

Волки выли позади — всё ближе и ближе.

Брось меня.

— О, дражайшая Мхиби, столь уместно названная! Ныне ты воистину — сосуд! Внутрь, в себя — прими от меня этот сон. Позволь ему наполнить твой дух. Крупп должен передать его тебе — понимаешь?

Волю.

Вдруг она вывернулась, ткнула локтем в живот Круппу. Тот ахнул, согнулся. Мхиби вырвалась из его объятий, вспрыгнула на ноги…

Позади них — десятки тысяч волков. Ринулись к ней. Впереди — вожаки, два гигантских зверя, сиявших ослепительной силой.

Мхиби вскрикнулся, развернулась.

Перед ней раскинулась неглубокая долина. В ней — низкая, длинная хижина из выгнутых костей и шкур, связанных пеньковой верёвкой, вход открыт.

А рядом, на холмике, стоит отряд рхиви.

Мхиби, спотыкаясь, подбежала к ним.

Вдруг волки оказались со всех сторон, завертелись безумным, диким колесом вокруг хижины. Не обращая внимания на рхиви. Не обращая внимания на неё.

Протяжно стеная, Крупп с нескольких попыток сумел встать на ноги. Пошатываясь, подошёл к ней. Мхиби непонимающе смотрела на него.