по приказу Владимира все новые и новые городские центры, вначале острожки, а затем города в собственном смысле этого слова.

Вводятся новые порядки. Княжеские «мужи» судят по «Закону Русскому», борются с разбоями, умножившимися на Руси. Зарождаются нормы «Русской Правды». Это «умножение» разбоев в ряде случаев было не чем иным, правда, как отражением борьбы «простой чади» против укрепляющихся феодальных порядков, разрушавших привычные ей условия общинной жизни и быта, создававшие ей известное, ныне теряемое надолго, навсегда, благополучие. «Изгойство», то самое изгойство, которое несомненно связано с разрушением общины (izgois — латинское «вышедший», usgaisjan — готское «выходить», usgauja — «изгнанник»), заставило выбитых из обычной колеи простых «людий» бороться с укрепляющейся на развалинах общинной собственности частной собственностью «нарочитой чади», что в представлении княжих «мужей» и духовенства сливалось, по вполне понятным причинам, с обычным разбоем.

Русь объединена под властью одной династии, члены которой сидят, окруженные «отней» дружиной, по ее областям. Киевская держава сформировалась. Но сыновья Владимира стремятся выйти из подчинения отца, и не для того, чтобы сформировать свои уделы — княжества, а для того, чтобы «приять» всю власть над Русской землей. Их неповиновение — не результат тенденции к феодальному раздроблению земли, а к тому же «одиначеству», которое характеризовало собой стремления «прадеды и деды».

В этой связи и следует рассматривать столкновение Владимира со Святополком и Ярославом.

В первом случае, правда, дело осложняется стремлением польского короля Болеслава к интервенции. Святополк, пасынок Владимира, был женат на дочери польского короля Болеслава Храброго.

Это было время быстрого роста могущества Польши, стремившейся отбить присоединенные Владимиром русские «Червенские грады». И в планах Болеслава в этом отношении женитьба Святополка на его дочери играла немаловажную роль. Вместе с дочерью польского короля приехал на Русь колобрежский католический епископ Рейнберн, родом немец. Действуя через них, Болеславу удается втянуть в свои сети Святополка. Сидевший в Турове, вдали от Киева, Святополк, естественно, имел основания быть недовольным и ожидать лучшего.

Это лучшее в виде Киевского княжеского стола, очевидно, и обещал своему обиженному зятю Болеслав, требуя от него уступки «Червенских градов». Епископ Райнберн начал плести нити заговора. Кто знает, быть может, ставленник Болеслава в конце концов откажется от греческой веры и отдаст под покровительство папы русскую церковь?

Рейнберн умело использовал недовольство Святополка, очевидно, знавшего, что Владимир не случайно приближает к себе Бориса, готовя его в свои преемники, и умело натравливал пасынка на отчима.

Нам неизвестно, как Владимир узнал об инспирированном Болеславом заговоре Святополка, его жены и епископа Рейнберна, но, по свидетельству Титмара Мерзебургского, все трое были арестованы и заключены в темницу. Здесь, в темнице, Рейнберн пытался было продолжать свою миссионерскую деятельность, но вскоре умер, и на этом его «миссия» в России закончилась. Жена Святополка попала позднее в руки Ярослава Мудрого и, несмотря на просьбы Болеслава обменять ее на мачеху и сестер Ярослава, захваченных поляками в Киеве, она все же, по-видимому, была оставлена на Руси. Святополк же впоследствии был выпущен из темницы, но находился под наблюдением Владимира и его «мужей», живя в Киеве или Вышгороде.

Все эти события произошли незадолго до 1013 г.

Узнав о провале своих планов на Руси, Болеслав заключает договор с германским императором и в 1013 г., со вспомогательным войском из немцев и печенегов идет походом на Русь, пытаясь отомстить Владимиру за расправу над Святополком и своей дочерью и попутно захватить «Червенские грады», русские земли в Прикарпатье.

Поход был неудачен. Болеславу, правда, удалось вторгнуться в западнорусские земли, но вскоре печенеги отказались ему повиноваться. Болеслав приказал их перебить, но все же вынужден был вернуться обратно[680].

Интервенция «ляхов» на этот раз сорвалась.

Иной характер носило выступление Ярослава. В богатом, многолюдном Новгороде, втором после Киева городе Руси, давно уже зрели тенденции, ведущие к установлению известной независимости от Киева.

Сидя в Новгороде, Ярослав собирал ежегодно 3.000 гривен, из которых две тысячи шли в Киев, а тысяча поступала в распоряжение самого Ярослава для раздачи жившим в Новгороде княжим «мужам». «И тако даяху вси посадници Новгородьстии». Что побудило Ярослава отказаться от внесения дани, мы не знаем. Очевидно, к этому толкали его новгородские бояре и собственное властолюбие, подкрепляемое силой наемных варяжских дружин. Варяжские дружинники-наемники, gridhmenn-ы (отсюда русские «гридь», «гридьба»), чувствовали себя в Новгороде хозяевами положения. Их резиденция, Поромонь двор, была настоящей цитаделью наемной норманской вольницы. Сага об Олафе Тригвассоне говорит о том, как во времена Владимира служили норманны в Holmgard-e (Новгороде), получая ½ ör-ы на человека, полное содержание и одежду.

Отношение между новгородцами и варяжскими наемниками были более чем натянутыми. «Варязи бяху мнози у Ярослава, и насилье творяху новгородцем и женам их»[681].

Нередко дело доходило до открытых столкновений. Из этой же саги об Олафе Тригвассоне мы узнаем, что, когда однажды Олаф убил Клеркона и скрылся в гостинице, Сигурд повел его к жене («супруге конунга», «drottningar») конунга Владимира по имени Адлогия (?), которая заступилась за него перед разбушевавшейся толпой новгородцев, желавших «лишить его жизни, как повелевал закон». Владимир заставил Олафа заплатить «денежную пеню за убийство» (виру), которую и внесла за Олафа Адлогия, «умнейшая из всех жен»[682].

Еще больше бесчинствовали варяги при Ярославе. На эту свою «заморскую», варяжскую, силу и рассчитывал Ярослав, отказываясь от уплаты ежегодной дани Киеву.

В 1014 г. Ярослав «сего не даяше к Кыеву отцю своему», и в ответ Владимир приказал прокладывать дороги и строить мосты, готовясь к походу на Новгород. Узнав о намерениях отца, Ярослав «послав за море, приведе Варягы». Но поход не состоялся. Владимир заболел.

Есть основания думать, что Владимир готовил своим преемником Бориса. Борис жил при нем в Киеве, вызванный туда из Ростова. Отец передал ему свою дружину, с которой тот и пошел на юг «боронить землю Русскую» от печенегов.

Это вполне понятно, так как Борис был сыном второй жены Владимира по крещению, родом болгарки, а на Руси семьей считали только отца, мать и детей от данного брака, а не «мачешиных», «а двор без дела отень всяк младшему сынови». Кроме того, старшие сыновья Владимира были строптивы, нелояльны по отношению к отцу, стремились к независимости.

Но обстоятельства сложились не так, как думал Владимир. Владимир уже лежал на смертном одре, а Борис в это время только возвращался из похода в степь, «не обретя печенег», и ехал к Киеву[683].

15 июля 1015 г. Владимира не стало. Закатилось «Красное Солнышко» земли Русской. Первый русский князь-христианин был погребен по старому языческому обряду.