раз мы ехали в переднем вагончике. Я так испугалась, что чуть не обмочилась.

— Блин, мам! — сказал Томми.

— Он прислал мне письмо. Оно пришло через неделю, после моего возвращения домой. В конверте лежал песок. — Она улыбнулась — улыбнулась легкой улыбкой, — и Кайлу пришлось отвести взгляд в сторону. — Он писал, что надеется на новую встречу. Помнишь, Кайл?

— Словно это было вчера, — ответил он.

— После этого я без конца мечтала о «Миле чудес». Мечтала, что мы будем вместе. В шестнадцать лет я была такой глупышкой.

— Ничего не поменялось, — сказал Томми.

— Аминь, — добавил Кайл.

Они сидели там ещё несколько минут, взирая на тёмный силуэт парка развлечений. Здесь пересеклись многие жизни; сюда приходило и уходило множество людей, однако «Миля чуде» все равно принадлежала им с Элли. Они знали это в глубине своих сердец. «Миля чудес» была их местом. Навсегда. Инициалы, вырезанные на деревянных перилах «Тусовки», подтверждали это. Не имело значения, что в павильоне было нацарапано ещё, наверное, десять тысяч инициалов. Ведь вот они — вернулись, — а куда подевались все остальные?

Ветер скрипел кабинками колеса обозрения — в остальном царила тишина. Кайл нарушил её.

— Нам нужно поехать на пирс. Вот что мы должны сделать.

Длинный рыболовный пирс находился сразу за «Милей чудес». В былые времена там каждый час дня и ночи рыбаки забрасывали наживку и выдергивали рыбу. Они с отцом ходили туда порыбачить, пока его мама, растянувшись в складном кресле, читала бланки собачьих бегов, что располагались дальше по трассе.

— Мне понадобится немного «Соларкейна». У меня уже все руки саднит.

— А я пить хочу, — сказал Томми. — Мы можем раздобыть какое-нибудь питье?

— Конечно. Мы что-нибудь найдем.

Пирс — «САМЫЙ ДЛИННЫЙ ПИРС НА ФЛОРИДСКОМ ВЫСТУПЕ», как гласила потрепанная металлическая вывеска, — находился в полумиле от парка развлечений. Кайл припарковался на пустынной стоянке перед ним. Автомат с газировкой стоял по ту сторону входных ворот пирса, однако без электричества он был бесполезен. Томми просунул руку внутрь автомата, сцапал одну из банок, но не смог вытащить её наружу. Кайл опрокинул автомат и попытался взломать его. Замок не поддавался — такая вот последняя хватка цивилизации.

— Черт, — выругался Томми и пнул агрегат.

Рядом с пирсом, на другой стороне парковки, виднелись развалины того, что раньше было рестораном морепродуктов. Сохранилась вывеска — рыба-меч, оседлавшая доску для серфинга.

— Может, попытаем счастья там? — спросил Кайл, положив руку на плечо сына. — Вдруг, отыщется несколько банок. Элли, мы сейчас вернемся.

— Я иду с вами.

— Нет, — сказал он. — Жди на пирсе.

Элли стояла не шевелясь. В сгущавшемся мраке Кайл мог видеть только контуры её лица.

— Я хочу поговорить с Томми, — сказал Кайл жене.

Элли не двигалась и, казалось, даже затаила дыхание.

— Мужской разговор, — пояснил он.

Молчание.

Наконец она произнесла:

— Возвращайтесь быстрее. Хорошо?

— Ладно.

— И на гвоздь не наступите. Осторожнее там. Хорошо?

— Постараемся. Ты тоже смотри под ноги.

Он повел Томми к развалинам, и ветер завывал вокруг них.

Они почти пришли, когда Томми спросил, о чем он хотел поговорить.

— Так, ерунда, — ответил Кайл.

Он оглянулся назад. Элли стояла на пирсе, повернувшись к ним спиной. Может, она смотрела на море, а может — на «Милю чудес». Трудно сказать.

— Я переборщил с солнцем. У меня шея горит.

— Ох, — произнес Кайл, — Все обойдется.

Показались звезды. Ночь обещала быть чудесной. Кайл не убирал руку с плеча Томми. Пройдя под рыбой-серфингистом, они вместе проникли в развалины и продолжали пробираться вперёд, переступая через доски и стекло, пока Кайл не убедился, что от Элли их загораживают останки сложенной из шлакоблоков стены.

— Как мы здесь что-нибудь найдем, пап? В такой-то темнотище.

— Постой-ка. Видишь? Вон там, рядом с твоей правой ногой? Это что, банка газировки? Не могу разглядеть. — Кайл расстегнул ветровку. — Кажется, это она. — У него застрял ком в горле, и он едва мог говорить. — Видишь?

— Где?

Кайл опустил руку на макушку сына. Пожалуй, это было самое тяжелое движение плоти и костей, какое ему доводилось совершать в своей жизни.

— Прямо здесь, — сказал он, вытаскивая другой рукой из ветровки пистолет 38-го калибра.

Щелк.

— Что это, папа?

— Ты мой славный малыш, — прохрипел Кайл и приставил дуло к черепу Томми.

Нет. Вот оно, самое тяжелое движение плоти и костей.

Судорожное нажатие пальцем на спусковой крючок. Ужасающий треск, от которого зазвенели барабанные перепонки.

Дело сделано.

Томми осел на пол, и Кайл вытер руку о штанину.

«О господи, — подумал он. Внутри него набухала паника. — О господи, мне следовало найти ему что-нибудь попить, прежде чем сделать это».

Он отшатнулся и, споткнувшись в темноте о кучу досок и шлакоблоков, упал на колени. Вокруг все ещё гуляли эхом отзвуки выстрела.

«Боже мой, он умер, испытывая жажду. О боже, я только что убил собственного сына».

Он трясся и стонал, а в