вашего сына во время последних выборов и что на господина Левена-сына было совершено нападение во время бунта в Блуа!

– Да, ему выпала эта честь.

– Я что-то не видел его имени в списке наград, представленном на утверждение совета.

– Мой сын вычеркнул свою фамилию и поставил вместо нее фамилию Коффа, чтобы ему дали награду, кажется, в сто луидоров. Но бедному господину Коффу не везет в министерстве внутренних дел.

– Бедняга де Вез – человек талантливый и хорошо говорит в палате, но он совершенно лишен такта. Нечего сказать, недурную экономию он получил за счет господина Коффа.

Неделю спустя господин Кофф был назначен помощником начальника одного из отделений в министерстве финансов с окладом в шесть тысяч франков и под непременным условием никогда не появляться в министерстве.

– Вы довольны? – спросил министр господина Левена, встретившись с ним в палате.

– Вами? Да.

Недели через две при обсуждении вопроса, доставившего министру внутренних дел большой успех, перед тем как приступить к голосованию, во всей палате шли разговоры между депутатами, и до слуха господина Левена отовсюду доносилось:

– Большинство в восемьдесят, если не в сто голосов!

Он поднялся на трибуну и начал с того, что сослался на свой преклонный возраст и слабый голос. Сразу воцарилось гробовое молчание.

Господин Левен произнес десятиминутную речь, сжатую, обоснованную, после чего в течение пяти минут издевался над доводами графа де Веза. По палате, слушавшей затаив дыхание, пять-шесть раз пробежал шепот одобрения.

– Голосовать! Голосовать! – закричали, прерывая господина Левена, трое-четверо тупоголовых умеренных, напыщенных, ка…[117]

– Ну что же, господа прерывающие, давайте голосовать. Померимся оружием. И, чтобы вы успели проголосовать, я схожу с трибуны. Голосуйте, господа! – крикнул господин Левен своим тонким голоском, проходя мимо министров.

Вся палата и трибуны разразились смехом. Напрасно председатель указал на то, что уже слишком поздно приступать к голосованию.

– Еще нет пяти часов! – крикнул с места господин Левен. – Если же вы не хотите допустить голосование, я завтра снова поднимусь на трибуну. Голосовать!

Председатель был вынужден поставить вопрос на голосование, и министерство получило большинство в один голос.

Вечером министры собрались за обедом и решили намылить голову господину де Везу. Эту задачу взял на себя министр финансов. Он рассказал своим коллегам про историю с Коффом, про бунт в Блуа, и т. д., и т. д. Господин Левен и его сын были единственной темой застольной беседы этих важных особ. Министр иностранных дел и господин де Вез решительно восстали против мысли о примирении. Их подняли на смех, заставили во всем признаться, рассказать о деле Кортиса, о господине де Босеане, о выборах в Кане, за которые господин де Вез так скудно вознаградил своих подчиненных, и, несмотря на гнев обоих министров, к их massimo dispetto[118], военный министр в тот же вечер поехал к королю и дал ему на подпись два приказа: первый – о производстве Люсьена Левена в лейтенанты генерального штаба; второй – о награждении его крестом за рану, полученную в Блуа при исполнении возложенного на него поручения.

В одиннадцать часов оба приказа были подписаны и еще до полуночи были присланы господину Левену с любезной запиской министра финансов. В час ночи этот министр получил записку от господина Левена, который просил предоставить восемь местечек его сторонникам и очень холодно благодарил за чрезмерные милости по отношению к его сыну.

На другой день в палате министр финансов сказал ему:

– Дорогой друг, не надо быть ненасытным.

– В таком случае, дорогой друг, надо быть терпеливым.

И господин Левен записался назавтра в очередь ораторов. В тот же вечер он пригласил к обеду всех своих друзей.

– Милостивые государи, – сказал он, усаживаясь за стол, – вот маленький перечень местечек, которые я просил у господина министра финансов; он думал заткнуть мне рот, наградив моего сына крестом; если завтра, до четырех часов, мы не получим по крайней мере пяти из этих мест, которые нам должны дать по справедливости, мы соединим наши двадцать девять черных шаров с одиннадцатью другими, уже обещанными мне в палате, что составит сорок голосов. Кроме того, я как следует поиздеваюсь над нашим добрейшим министром внутренних дел, который вместе с господином де Босеаном один лишь противится нашим требованиям. Что вы думаете на этот счет, господа?

И под предлогом, что он хочет узнать их мнение о вопросе, подлежавшем завтра обсуждению, он изложил им сущность дела.

В десять часов вечера он поехал в Оперу. Он предложил сыну надеть орден на мундир, которого тот никогда не носил. В Опере, словно он тут ни при чем, через третьих лиц он дал знать министру о своем намерении выступить завтра и о сорока голосах, которые были ему обеспечены.

В палате в четыре часа дня, за четверть часа до начала голосования по вопросу, стоявшему в порядке дня, министр финансов объявил ему, что пять мест из восьми будут даны.

– Слово вашего сиятельства для меня – чистое золото, но пять депутатов, чьи интересы я защищаю, знают, что они имеют своими противниками господина де Босеана и господина де Веза, и потому хотели бы официального уведомления, а до тех пор они не поверят.

– Это уже слишком, Левен! – воскликнул министр и покраснел до корней волос. – Де Вез прав! Вы способны вывести из себя даже…

– Значит, война? – ответил Левен, и через четверть часа он был на трибуне.

Приступили к подсчету голосов; министерство получило большинство в тридцать семь голосов, что было сочтено весьма тревожным симптомом, и господин Левен наконец дождался чести, что совет министров под председательством короля долго обсуждал вопрос о нем. Граф де Босеан предложил припугнуть его.

– Это человек крайне неуравновешенный, – сказал министр финансов. – Его компаньон Ван-Петерс часто говорил мне это. Иногда он обнаруживает самый ясный взгляд на вещи, а в иных случаях готов пожертвовать всем своим состоянием и самим собою, лишь бы удовлетворить свою прихоть. Если мы рассердим его, это придаст новую силу его неисчерпаемому злоязычию, и, высказав сотню дурных мыслей, он натолкнется на одну действительно хорошую или, во всяком случае, на такую, которая будет сочтена хорошей врагами короля…

– Ему можно нанести удар в лице его сына, – заметил граф де Босеан, – в лице этого дурачка, которого, только что произвели в лейтенанты.

– Не «произвели», граф, – возразил военный министр, – произвел его в лейтенанты я, который по роду службы должен разбираться в вопросах доблести. В бытность его уланским корнетом он, быть может, однажды вечером оказался недостаточно вежлив, когда, разыскивая графа де Веза, чтобы дать ему