Напомним, что в то время Жданов был уже очень больным человеком, и через пять дней политбюро предоставило ему лечебный отпуск на полтора месяца. 9 января 1947 года политбюро по настоянию врачей продлит отпуск Жданову до 25 января «для окончания лечения». Впрочем, отпуск высокопоставленного чиновника в те годы сводился лишь к смене рабочего кабинета на номер в правительственном санатории — работа нашего героя с многочисленными документами в последний месяц 1946 года и первый месяц 1947-го продолжалась с той же интенсивностью.

В отношении профессоров Клюевой и Роскина это вылилось в подписание Ждановым проекта постановления Совета министров СССР «О мероприятиях по оказанию помощи Лаборатории экспериментальной биотерапии профессора Н.Г. Клюевой». Проект был подписан Ждановым 16 декабря 1946 года и через неделю утверждён Сталиным. Лаборатории двух профессоров выделялись новые помещения, две служебные автомашины, распределялись заказы на срочное изготовление и закупку нужного оборудования и препаратов как в СССР, так и за рубежом.

Но кроме этого, во время затянувшегося лечения, Жданов внимательно ознакомился со всеми документами и обстоятельствами передачи материалов Клюевой и Роскина американцам. К самим учёным здесь можно было предъявить только моральные претензии — они, движимые научным честолюбием, лишь не возражали, чтобы медицинские чиновники передали их открытие за океан.

Жданов вернулся из отпуска 24 января 1947 года и вечер того же дня провёл в кремлёвском кабинете Сталина, где также присутствовало ближнее окружение — Берия, Вознесенский, Маленков, Микоян, Молотов, Хрущёв. Следующий вечер старые товарищи из-под «дуба Мамврийского» провели вдвоём в том же кабинете. Только в 22 часа 15 минут в кабинет вождя СССР пригласили секретаря ЦК Алексея Кузнецова и начальника УПА Александрова.

Помимо иных вопросов обсуждалась и ситуация с опытами Клюевой — Роскина. Не случайно 28 января Жданов лично встретился с профессором Клюевой, а на следующий день появилось новое, уже под грифом «совершенно секретно», постановление Совмина СССР о распространении на лабораторию Клюевой — Роскина режима охраны государственной тайны.

Нина Клюева провела в кабинете Жданова чуть более часа. Наш герой выслушал от неё рассказ о ходе исследований и о только что завершившемся в Ленинграде съезде онкологов всей страны. Но главным образом второго человека в СССР интересовал другой вопрос. Все официальные встречи высших руководителей государства либо стенографировались, либо фиксировались в краткой записи с изложением сути. Архивы сохранили именно такую запись беседы Жданова и Клюевой:

«Тов. Жданов спрашивает, как могло получиться, что не удалось удержать препарат в руках советских учёных и секрет изготовления препарата стал известен американцам?.. Тов. Жданов замечает, что всё это сделали без разрешения правительства и это оставило неприятный осадок с точки зрения интересов как советской науки, так и Советского государства. Зачем вас ввязали в это дело? Кто-то вас агитировал? Зачем тянули вас на договор с американцами?

Клюева соглашается с тов. Ждановым, что всё это действительно получилось нехорошо…»

На следующий день, 29 января, в кабинет Жданова к двум часам дня был вызван уже министр здравоохранения СССР, 46-летний Георгий Митирев, сын оренбургского крестьянина, в 1930-е годы выросший от заведующего вендиспансером до наркома здравоохранения. В годы войны Митирев своей самоотверженной работой обеспечил отсутствие эпидемий в сражающейся стране. Но в новых условиях, по мнению Жданова, не справился с работой: «Как же вы могли допустить, что у вас из-под носа крадут государственные достижения? Линия министерства во всём этом деле выглядит не как линия защиты государственных национальных интересов, а как линия низкопоклонства и раболепия перед заграницей».

Ключевые слова — «низкопоклонство», «раболепие перед заграницей» — прозвучали. Фактически наш герой в эти дни провёл настоящее следствие: изучил массу медицинских и иных документов, в частности подробные материалы МГБ о проявлениях американцами интереса к противораковым исследованиям в СССР, встретился и опросил множество учёных и чиновников от науки. Так, Жданов почти пять часов разговаривал с академиком Лариным, который передал материалы Роскина и Клюевой американцам, опросил всех заместителей министра здравоохранения и т. п.

Неприятным итогом этих действий стало понимание того, что советские учёные и руководители науки не вполне осознают грань между научным сотрудничеством и сохранением собственных достижений, а главное, несмотря на явные успехи отечественной науки последних лет, всё ещё рассматривают себя как находящихся на обочине научного мира.

Послевоенный СССР уже замахивался на мировое лидерство. Но политический центр мира закономерно должен стать и научным, и культурным центром. Такое «периферийное» сознание советских учёных конечно же не соответствовало этим амбициям — настроения требовалось менять.

Передавший американцам материалы академик Парин и чиновник Минздрава, ответственный за подписание соглашения с послом Смитом, были арестованы в феврале 1947 года. Но чисто репрессивные меры, по мнению Жданова, здесь были явно недостаточны. Необходимо было наглядно и доходчиво разъяснить всему научному сообществу новую ситуацию, возникшую в результате соперничества цивилизаций. На многолетнюю и кропотливую «воспитательную» работу просто не оставалось времени, да и жёсткие нравы поколения, пережившего две мировые и Гражданскую войны, брали своё.

При желании и Клюевой с Роскиным, и многим иным учёным и научным руководителям, замешанным в деле о передаче научных сведений американцам, можно было предъявить уголовные обвинения, но их вина и просчёты оставались скорее в области морали и политической сознательности. К тому же высшее руководство СССР прекрасно понимало ценность научных работников, а в отдельных случаях и их незаменимость, поэтому было решено показательно наказать провинившихся учёных, но не посредством уголовного преследования, а иным, совсем новым способом — судом чести.

Обычно исследователи при упоминании послевоенных судов чести сразу отсылают читателей к их аналогам в царской России. Но в данном случае это не вполне верно — аналоги существовавших до революции офицерских судов чести в СССР появились ещё в 1939 году и тоже в вооружённых силах. Сложно сказать, кто первый — Сталин или Жданов — предложил распространить суды чести за пределы армии, на государственных служащих и сотрудников госучреждений. Однозначно одно — возникла эта идея в самом конце зимы 1947 года и именно в связи с делом профессоров Клюевой и Роскина.

25 марта Жданов представил Сталину на утверждение проект постановления ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах». Проект был подготовлен Ждановым вместе с его выдвиженцами — А.А. Кузнецовым и М.А. Сусловым.

Подготовленный Ждановым текст гласил:

«1. В целях содействия воспитанию работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам Советского государства и высокого сознания своего государственного и общественного долга, для борьбы с проступками, роняющими честь и достоинство советского работника, в министерствах СССР и центральных ведомствах создаются суды чести.