Тем не менее сама кампания судов чести не останавливалась. Так, в июне 1948 года состоялся суд чести даже в Комитете информации — органе, который с 1947 года объединял сразу две разведки, политическую и военную, чекистов и ГРУ. На этом суде рассматривалось дело генерал-майора Леонида Малина, резидента в Берлине и советского представителя в Контрольном совете по Германии. Ему вменили недостойное поведение при общении с бывшими союзниками и по итогам суда чести перевели из внешней разведки в мелкие начальники железнодорожной охраны.

В наши дни суды чести, с подачи западных историков времён холодной войны, оцениваются сугубо односторонне и негативно, как ещё один пример «ждановщины». При этом обычно упускают из виду, что аналогичные и даже похожие по форме процессы в то же время шли и в США. Внутреннее политическое ужесточение американской «демократии» не отставало от аналогичных процессов советского «тоталитаризма». Так, в октябре 1947 года Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности проведёт процесс над группой работников Голливуда, уличённых в симпатиях к «красным». Тогда же в Штатах введут «чёрные списки» работников культуры, установят запрет на освещение в кино темы «богатых и бедных» и прочие ограничения. В этом плане внутренняя политика США эпохи маккартизма и деятельность Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности не будут принципиально отличаться от «ждановщины» — обе стороны в условиях начавшейся холодной войны проведут «закручивания гаек» в идеологии.

6 июля 1948 года Сталин подписал переданный ему Ждановым проект постановления о продлении деятельности судов чести ещё на один год. Одновременно на стол вождя СССР лёг бланк Лечебно-санитарного управления Кремля с медицинским заключением о предоставлении Жданову длительного отпуска для срочного лечения. Из этого отпуска наш герой уже не вернётся…

Наряду с кампанией судов чести, в последний год своей жизни Жданов инициировал ещё один нашумевший метод воспитания и управления обществом. Он вообще был сторонником мягких, не репрессивных подходов к подобным вопросам, и предложенный им приём был по форме даже более демократичен, чем общественный суд. Речь идёт о научных и иных дискуссиях, сотрясавших внутреннюю жизнь СССР в конце 40-х годов минувшего века. Естественно, эти дискуссии затронули прежде всего образованную часть общества — высший слой партийного чиновничества, научную и культурную интеллигенцию, студенчество.

Началось всё с, казалось бы, отвлечённой и далёкой от приземлённых проблем философской дискуссии 1947 года. Поводом послужило направленное Сталину в ноябре 1946 года письмо Зиновия Белецкого, заведующего кафедрой диалектического материализма философского факультета МГУ. Этот сын белорусского священника, бывший медик и дипломированный философ, мягко говоря, был очень не любим философским сообществом СССР — фанатичный марксист Белецкий постоянно критиковал всех и вся, невзирая на должности и лица. В письме Сталину (а писали вождю СССР учёные тогда часто и много) неугомонный философ покритиковал недавно вышедшие в свет третий том «Истории философии» и книгу «История западноевропейской философии». Автором последней был весьма большой тогда кремлёвский начальник — уже знакомый нам руководитель Управления пропаганды и агитации Георгий Александров. Он же, Александров, был и среди соавторов третьего тома «Истории философии», также посвященного европейской философии Нового времени, прежде всего немецкой классической.

Естественно, что работы начальника такого уровня были тут же подняты на щит большинством философского сообщества — их выдвинули на Сталинскую премию, почти объявили эталонными и т. п. Однако мысли Белецкого о философии Гегеля и Канта с критикой товарища Александрова показались Сталину интересными. Тем не менее письмо стало лишь поводом, причин же, как у любого явления жизни, здесь прятался целый комплекс. Работа карьерного философа и пропагандиста Александрова отличалась академизмом и традиционным почтением к западноевропейской традиции, из которой и вырос марксизм. Но в условиях начавшегося противостояния с Западом требовался и иной подход к западной философии.

Помимо того, верхи явно стремились расшевелить мысли и страсти, бросить камень в застоявшееся философское болото. Действительно, к 1940-м годам ставшие большими начальниками ведущие философы того времени — тот же Александров, Марк Митин или Павел Юдин — забыли комсомольские споры 1920-х годов, обогатились щедрыми сталинскими премиями, неплохо обустроили быт и уже не стремились ничего менять в своём благополучном «философском» существовании.

Наряду с этим, вероятно, свою роль сыграло желание товарища Жданова «подвинуть» тесно связанного с группой Маленкова товарища Александрова с ответственного поста начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. Здесь, как видим, политические убеждения Жданова полностью совпадали с его личными интересами.

В январе 1947 года Секретариат ЦК ВКП(б) устами ждановского выдвиженца Алексея Кузнецова распорядился организовать критическое обсуждение книги Александрова «История западноевропейской философии» в Институте философии Академии наук СССР. По свидетельству очевидцев, на этой дискуссии присутствовал личный секретарь Сталина: Александр Поскрёбышев слушал заумные споры о немецкой диалектике и метафизике в форме генерал-майора.

Стенограммы трёхдневного заседания философов немедленно отправлялись в секретариат Жданова. Наш герой посчитал критику недостаточной, с ним согласился Сталин, назвав январскую дискуссию «куцей» — именно это слово вписал красным карандашом вождь СССР в подготовленный Ждановым проект постановления политбюро «О дискуссии по книге тов. Александрова». В итоге принятое 22 апреля 1947 года постановление признавало, что январская дискуссия «оказалась куцей, неэффективной», к концу мая была намечена новая дискуссия с обязательной широкой публикацией её стенограммы. «Организацию и проведение новой дискуссии поручить тов. Жданову» — гласил последний пункт постановления.

Действительно, в политбюро при всём многообразии организационных талантов и воли к власти у большинства его членов, пожалуй, только Жданов мог выполнить столь специфический гуманитарный проект. Тем более что «наезд» на философское сообщество требовалось провести не грубо, а мягко и дипломатично.

Андрей Жданов был завален массой разнообразных задач. В числе прочего именно с мая 1947 года началась подготовка к созданию Коминформа, а в начале июня прошёл первый суд чести над профессорами Клюевой и Роскиным. Поэтому новая философская дискуссия началась почти на три недели позже запланированного срока. По точному замечанию её очевидца и участника, «то был единственный в нашей истории всесоюзный съезд работников философии».

Дискуссия проходила с 16 по 25 июня и уже не в конференц-зале Института философии, как это было в январе, а в здании ЦК. К участию пригласили ведущих философов из вузов и научных учреждений не только Москвы, но и Ленинграда, Киева, Минска и других крупнейших городов страны. Также присутствовали руководящие работники ЦК ВКП(б), республиканских и областных парторганизаций — фактически вся идеологическая номенклатура страны. Пригласили и несколько десятков руководителей Академии наук, ведущих экономистов и историков, не забыли и первых литераторов того времени — в заседаниях «философского съезда» приняло участие всё руководство Союза писателей: Вишневский, Фадеев, Панфёров, Симонов и др. Помимо Жданова на всех заседаниях присутствовали секретари ЦК Кузнецов и Суслов. Интересно, что Жданов оформил пропуск-приглашение и своей жене, Зинаиде Александровне, работавшей тогда сотрудницей «историко-партийного кабинета» в ВПШ. «Философский съезд» Зинаида Жданова посещала вместе с супругой маршала Ворошилова, работницей той же партшколы. Этих жён членов политбюро объединяла не только совместная работа и соседние квартиры в Кремле: до встречи с мужьями-большевиками в юности обе успели побывать членами партии социалистов-революционеров…