Подытожил же ее задолго до них Будда, провозгласив, что только полное самоупразднение самости – ибо ее можно упразднить лишь изнутри, но никогда извне – начисто побеждает и саму смерть, – и он, как всегда, прав, таких победителей смерти на самом деле довольно много: поезжайте в Азию и справьтесь насчет сотен и тысяч буддийских монахов, чьи тела волей умирающего либо были превращены в радужные цвета, либо, неразложимые, остались на долгие годы сидеть в позе Лотоса с улыбкой на устах, – такое на Западе просто немыслимо и невозможно.

Итак, Смерти не стоит смотреть в глаза, потому что смотреть на нее будут разве лишь гордость и родственные ей побуждения, тогда как мудрость и смирение, вкупе с их проявлениями, как обычно, будут держать глаза долу, – и Смерть великой радостью и торжеством скосит ненавистные ей плевелы, оставив жить и процветать возлюбленные зерна.

Беда лишь в том, что любые внутренние качества настолько тесно взаимосвязаны, что отделить зерна от плевел практически невозможно: хотя это опять-таки только для нас невозможно, для Смерти же все должно быть возможно, – и пусть это недоказуемо, пусть в это нужно верить, но почему хотя бы раз в жизни не поверить во что-то поистине Высшее? ведь только по отношению к Смерти и практически все люди без исключения испытывают то идеальное соединение судьбоносного предназначения, тесно с ним связанного благоговейного ужаса, инстинктивного и предельного, идущего из самых глубин сердца, уважения и плюс еще какой-то неодолимой таинственной тяги, граничащей с запретной любовью, которое (соединение) далеко не всеми и далеко не в той степени испытывается по отношению к Богу и к богам… вот почему не следует смотреть Повелителю в глаза.

Фантазия на тему одной знаменитой цитаты. – Малыш напроказничал, отец собирается его наказать, мать с притворной суровостью нахмурила брови, а малыш с заплаканными глазами украдкой смотрит на мать: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Ученик тупо смотрит на свои ботинки, учительница недоуменно взирает на доску, ученики с улыбкой переглядываются, а незадачливый ученик исподлобья взирает на приятеля за передней партой, который может подсказать ему правильный ответ: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Юноша после многомесячных ухаживаний вошел, наконец, в интимный контакт с девушкой, которую он безумно любил, но по причине невероятного волнения, обычно сопутствующего первой любви, этот контакт прошел не так, как должен бы, и вот, уже одевшись и прощаясь, в дверях этот юноша, полный стыда и ужаса, смотрит украдкой и наискось, через зеркало трюмо, на свою полуодетую любовь, шокированную и задумчиво сидящую на постели: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Мужчина долго живет в благополучном браке, но встречает женщину, которая была его первой любовью и с которой у него был болезненно неудачный сексуальный опыт, он пытается отыграться и отыгрывается: та женщина, не успевшая найти счастья в любви, заново в него влюбляется, но тот хитрый мужчина не хочет бросать жену и семью, – и вот однажды, как это обычно бывает в жизни, жена застает их в кафе, она подсаживается к ним и спрашивает мужа, кто эта женщина, а муж отвечает, что это давняя его знакомая, можно сказать, одноклассница, и в ответ на молчаливый, пронзительный, требующий немедленного разъяснения взгляд жены он, в свою очередь, незаметно и умоляюще поглядывает на ту вставшую между ними женщину: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Муж состарился и одряхлел раньше жены, он не может ухаживать за собой, а у нее кроме него на руках внуки и домашнее хозяйство, встает естественный и оттого еще более страшный вопрос об отправлении его в дом для престарелых, и он сам знает, что другого решения быть не может, тем более, что он когда-то изменил жене, – и все-таки в последний момент он бросает на нее самый важный в его жизни взгляд: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Человек умер – и предстал перед судом Господним, грехи его невелики: детское непослушание, недостаточное уважение к учителям, разочарование в первой любви, измена жене, нежелание пострадать и прочие мелочи жизни; проницающий его душу ангел готов уже подать Всевышнему милостивый отчет, но человек, по привычке не доверяя Высшим Силам, со смиренным и пристыженным взглядом смотрит на ангела: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

И тогда Господь, мыслью проникнув отчет ангела и не увидев в подопечном смертельных грехов, хочет услать его в горние светоносные сферы, дабы сделать вполне счастливым, но в последний момент, вспомнив о том, что божественная справедливость – самое главное, сует в астральные руки подсудимого великую книгу: ту самую, которую представший перед Судом любил больше всего на свете, как, впрочем, и большинство нормальных детей и подростков, – Господь это сделал для того, чтобы тот человек, внимательно перечитав ее, сам для себя выбрал следующую свою земную жизнь, – и в этой книге, как легко догадаться, есть уже знакомые нам строки: «Этот взгляд был мучительно красноречив. Он скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке».

Призрачная магия вечерних фонарей. – Мартовские сырые прозрачные вечера, в воздухе стоит густой запах талого снега, только что начали кричать птицы и зажглись фонари, – в этот час прогулка самая волшебная и волнующая.

Невольно останавливаюсь перед каждым третьим фонарем, просто стою и смотрю на него, задрав голову, о чем думаю? ни о чем, потому что слишком много пластов души задействовано одновременно, – они и мешают мыслям сосредоточиться.

Ведь эту мою привычку смотреть подолгу на фонари я имею, кажется, с раннего детства, стало быть каждое созерцание фонаря впитало в себя тысячи полуосознанных мыслей, воспоминаний, каких-то побуждений, интуиций и тому подобное, – так что если помножить число всех моих остановок перед фонарями на все задействованные тогда душевные компоненты, выйдет величина, сравнимая с количеством атомов во Вселенной.

Итак, каждая остановка перед вечерним фонарем – несомненная для меня веха моей внутренней, духовной биографии, но время идет, старение неумолимо, и вот с годами не хочется уже вдаваться в бесчисленные подробности прожитой жизни, это стало слишком обременительным занятием, – зачем перебирать душевные монады, точно крупицы золотого песка, когда можно просто ограничиться их слитным и объединяющим образом?

Но выбран этот образ должен быть так, чтобы ни единая частица автобиографии из него не выпала, и если какой-то малой части моего существа суждено под самый конец пройти сквозь игольное ушко смерти, – ведь это совсем не исключено для каждого из нас, – пусть этим заключительным образом будет сопровождавший меня всю мою жизнь, как невидимый друг, мой взгляд на вечерние фонари: всегда разный и всегда один и тот же, как будто оптически выплескивающий вовне содержимое сосуда души моей, и в то же время мало чем, наверное, отличающийся от аналогичного взгляда на фонари любого другого человек, то есть мой и как бы уже не мой одновременно, а если так, то ведь правда, что я немного для себя прошу? и правда, что такое хотя бы в принципе возможно? – умоляю вас, любезный читатель, поддержите меня хотя бы морально.