мгновенно промокли насквозь. Видя, как бомжиха метнулась в переулок позади магазина «Всё за доллар», он бросился следом. Дождь лил как из ведра, их разделяли полквартала и толпы народу, но он ее видел, видел!

Так куда же она подевалась? В переулке никого.

Это был даже не переулок, а тупичок – в нем едва помещалась дюжина мусорных баков. Ни дверей, ни пожарных лестниц, ни окон, до которых можно дотянуться, ни подвалов, ни ниш в стене; даже коробок, за которыми можно было спрятаться, и тех нет.

Пусто.

Но он же видел, как она свернула сюда! Другого выхода нет, и обратно она не выбегала – он с этого переулка глаз не сводил. Значит, она где-то здесь, и найти ее пара пустяков. Кашемировый достал свой «Полис-позитив» 38 калибра. Он любил этот револьвер, полицейское оружие создавало иллюзию безопасности: если придется выбросить его после такого, за что можно сесть всерьез и надолго, то след приведет к полицейскому из Нью-Джерси, у которого кашемировый и подрезал «ПП» три года назад, когда тот напился в клубе для американцев польского происхождения. Он пообещал себе как следует позабавиться с этой грязной обезьяной. Все равно пальто уже промокло насквозь. А дождь не скоро утихнет – льет как из ведра, будто водяная штора повисла в воздухе. Кашемировый медленно шел по переулку, разбрасывая мусор и проверяя баки. Он ее быстро найдет, тут не так много мест, где спрятаться.

* * *

Энни было тепло. Когда она прижала к себе куклу и закрыла глаза, ей показалось, что она снова очутилась в квартире на углу Сто первой и Первой авеню. В тот день к ним пришла женщина из муниципалитета и понесла что-то непонятное про Алана. Про какую-то обезьянкуи про исследования ученых, а Энни сидела и баюкала малыша.

В ее убежище было уютно и тепло. Она лежала тихо, не шевелясь.

Хорошо здесь, правда, Алан? Кому тепло? Нам тепло. Спрячемся, полежим тут тихонько, и эта неприятная леди уйдет.

Слышался грохот опрокинутых мусорных баков.

Никто нас не найдет, малыш. Ш-шш, тише.

Кашемировый, держа револьвер наготове, набрел на доски, прислоненные к стене. За досками дверь. Все ясно, бомжиха там, больше ей быть негде. Он отшвырнул доски: стальная дверь была заперта на замок.

По лицу кашемирового стекал дождь, волосы прилипли ко лбу, пальто воняло мокрой псиной, про ботинки страшно было и думать. У последнего мусорного бака, самого большого, крышка оказалась почти сухая – значит, опустили ее буквально вот только что. Кашемировый, спрятав в карман револьвер, притащил пару пластиковых ящиков, поставил один на другой и взобрался на них. Балансируя на ящиках, он с трудом открыл крышку, снова выхватил револьвер и свесился внутрь. Бак был почти полон, дождь превращал отбросы в жидкую кашу. Кашемировый наклонился чуть ниже.

Чертова обезья…

Руки, вынырнувшие из недр бака, схватили его за отвороты пальто и потащили вниз. Он с головой ушел в зловонную жижу, револьвер выстрелил, пуля отрикошетила от поднятой крышки. Кашемировое пальто мгновенно пропиталось водой и мусором.

Энни встала ногами ему на шею, не давая подняться, все глубже вдавливая его лицом в размякший от воды мусор. Кашемировый отчаянно сопротивлялся, задыхаясь в отбросах. Один раз – все-таки он был крупный, сильный мужчина – он скинул Энни с себя. Она едва не упала, но вовремя ухватилась за стенки бака и затолкала врага еще глубже. Наверх высунулась рука, облепленная коричневой слизью и полусгнившими листьями салата. Револьвера в руке не было – он лежал на дне бака. Кашемировый барахтался что есть мочи, стараясь найти опору. Энни подпрыгнула, погрузив его еще ниже – он уже пускал пузыри. Изловчившись, он ухватил Энни за ногу. Она стала отбиваться другой, пока под ботинком что-то не хрустнуло.

Борьба продолжалась долго; Энни потеряла счет времени. Дождь не утихал, вода переливалась уже через край. Трепыхание внизу усилилось и затихло. Энни еще долго стояла, дрожа и пытаясь вспомнить чувство, когда тебе бывает тепло. Наконец она вылезла, застегнула пальто на все пуговицы и пошла прочь, думая об Алане и о неподвижном теле у себя под ногами. Крышку она закрывать не стала.

Когда она, наконец, решилась выйти на улицу, «олдса» нигде не было. Красное море прохожих снова расступилось перед ней – перед ее запахом, перед жижей, стекавшей с ее пальто, перед грязной куклой, которую она прижимала к себе. Помедлив с минуту, Энни свернула направо.

Нескончаемые потоки дождя продолжали низвергаться на город.

Никто не остановил ее, когда она собирала свое добро на Пятьдесят первой улице – полиция думала, что она просто роется в мусоре, зеваки сторонились, боясь испачкаться, а владелец копировального центра был только рад, что кто-то уберет это барахло от его дверей. Энни собрала все что могла и пошла своей дорогой, надеясь, что денег от алюминиевых банок хватит на какую-нибудь ночлежку, где можно будет обсохнуть. Она не была грязнулей, наоборот – даже ночуя на улице, всегда за собой следила. Можно быть немного растрепанной, но искупаться в помоях – это уж слишком. Бедную куклу тоже нужно высушить и почистить. Недалеко от Второй авеню живет одна белая женщина. Она вегетарианка, говорит с акцентом и порой пускает Энни поспать в свой подвал. Самое время к ней попроситься.

Женщина не отказала бы, но ее не было дома. Пришлось ночевать на стройке – на месте старого универмага «С. Кляйн» строили Башни Зекендорфа[79].

Мужчины из лимузина почти неделю искали ее, но однажды, когда Энни брала газеты из урны на Мэдисон, кто-то схватил ее сзади. Это был тот, кто насильно поил Бидди – сначала виски, потом растворителем. Он развернул Энни к себе. Отреагировав инстинктивно (как в тот раз, когда шпана хотела отнять у нее кошелек), она изо всех сил боднула его в лицо. Бандит, спотыкаясь, сошел с тротуара на проезжую часть, где его чуть не сбило такси. Он стоял и тряс головой, а Энни уже неслась по Сорок четвертой. Было ужасно жаль снова бросать тележку – теперь-то уж вещи пропадут точно.

Дело было накануне Дня Благодарения.

В центре города нашли тела еще четырех черных женщин.

Энни уходила от погони, как умела. Забегала в магазины, имеющие выход на соседние улицы. Она знала одно – позади опасность, кто-то хочет сделать плохое с ней и с ребенком. В квартире было так холодно. С начала ноября и до первого снега домовладелец держал отопление на минимальной отметке. Она сидела в холодной квартире и баюкала малыша, стараясь согреть его. Когда ее пришли выселять, она все еще прижимала его