litbaza книги онлайнИсторическая прозаЧас новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 157 158 159 160 161 162 163 164 165 ... 180
Перейти на страницу:
страдал от неразберихи не меньше мальчика. Борода у тощего дядьки росла жидкими клочьями, а голос прорезался до смешного тоненький. — Не судьба, стало быть, выбраться. Погибать будем! — И он ещё раз кивнул, как бы признавая за Вешняком его грустную правду — пропадать.

Колотились на ветру ставни, громыхали какие-то доски, промчалась над крышами, судорожно взмахнув рукавом, рубаха. Не видно стало и на десять шагов, кто имел надобность говорить, тот кричал.

— Антон Тимофеевич! Мальчишка здесь, посадский! — стрельцы оборачивались на Вешняка.

Одутловатый малый, придав себе выражение почтительного испуга, показал вперёд:

— Государев сыщик!

Это надо было понимать, как предложение держаться учтиво. Предложение, пожалуй, излишнее: сначала Вешняка вытолкали вперёд, а потом подвели к осанистому человеку в расшитой шёлком ферязи, крепко придерживая при этом за ухо, — так что никакого сложного чувства своей искажённой рожицей Вешняк изобразить не мог.

— Куда идти? — послышался ему в вое ветра вопрос, настолько нелепый, что, затурканный бессмыслицами, Вешняк и не подумал отвечать.

Внимание его остановил нос, расплывшийся, как злостно брошенный творцом комок глины; не менее того поразила Вешняка сверкающая золотая запона, что возвышалась над верхом расшитой шапки, будто жар-птицыно перо. Дух занимался от золотого жара, мальчишка плохо понимал, что его спрашивают, всё это было не столь важно, может быть, вовсе ненужно, и осанистый человек с золотым жар-птицыным пером на шапке сознавал это не хуже всякого. Ответ как будто бы не особенно занимал его, он кривился, трогая испачканное бурой кровью плечо. Всё вокруг казалось усталым и хмурым, безразличным, потерянным, потерявшим свой настоящий смысл под обморочным сиянием золота, которое настигало Вешняка везде, куда бы ни занёс его случай.

Пальцы, что вертели Вешняково ухо, побудительно стиснулись, он махнул рукой, как бы чего-то показывая. Улицы, исходившие от перекрёстка, не просматривались, в сгустившейся мгле неясно различались люди; размытым видением — лошадь в оглоблях, она мотала головой и словно бы пригибалась, примериваясь, чудилось, присесть на полусогнутые ноги, чтобы больше не сдвинуться. Но лошадь не занимала их, они настаивали на своих вопросах, и Вешняк отвечал — связно, хотя и неверно. На каждый ответ следовало поощрение в виде подзатыльника или ухо крутили — слёзы текли из глаз, и он махал рукой в одну сторону, противопоставляя их бессмысленной настырности своё стойкое недомыслие. Постоянство, как это всегда бывает, взяло верх: ухо, и в самом деле, выпустили, будто он сказал им что-то дельное.

— Держите щенка! — велел государев сыщик.

И снова все куда-то пошли, может быть, пошли как раз туда, куда указал Вешняк, но он не знал этого, он опять очутился обок с одутловатым бритым стрельцом, который грустно ему кивнул, признавая извечную тщету человеческих усилий добиться взаимопонимания. Улица сузилась, тесно было от выставленных со дворов пожитков, ругались бабы, визжали дети, стрельцы без надобности опрокидывали столы, топтали узлы и кое-что на ходу для неведомой надобности прихватывали, разрешая недоумение мужиков мордобоем. Спёртые теснинами бревенчатых стен и частоколов, красные кафтаны расстроились, распались на ватаги и вязли, за бывая о своих первоначальных намерениях, которые и прежде не особенно твёрдо понимали.

Обратившись лицом к частоколу, словно уткнувшись в брёвна, спиной к людям, стоял окровавленный человек. Бахмат! — увидел Вешняк. И уже не вздрогнул. Бахмат не заметил его и не имел намерения замечать, он отвернулся, пропуская стрельцов, и в этой неразберихе, брани и бестолочи никто не обращал внимания на залившую Бахмата с ног до головы кровь. Кровью был залит Бахмат по самые локти. Никто не видел в этом достойного любопытства обстоятельства. Никто не пытался ухватить Бахмата за ухо, чтобы выкрутить из него похожий на правду ответ.

А заветный сундучок пристроился в ногах у Бахмата возле подгнивших брёвен частокола.

Вдохновляясь мыслью, что полсотни вооружённых с ног до головы людей будет достаточно для защиты, если разбойник внезапно обернётся и оскалит зубы, Вешняк стал подлаживаться к шагу одутловатого, чтобы заслониться им от угрозы. Но Бахмат уставился поверх частокола в мутную пустоту небес, не выказывая склонности задираться даже тогда, когда, разгорячённые столкновениями с мужиками и жёнками, красные кафтаны его нарочито толкали.

Оказалось, это была та самая улица, что вела к зачурованному дому. С некоторым запозданием Вешняк признал знакомые ворота и раскрытую на овсяное поле калитку. Второй раз волей-неволей, как замороченный, он завершил круг и замкнул его там, где начал. Иного, значит, не оставалось, как войти. Мальчик подался ко входу, шаг — и провалился во двор. Недолго выждав, убедиться, что стрельцы не хватились пропажи, он двинулся по девственным порослям овса, оставляя за собой дорожку проломленных сухих стеблей.

Приотворенная дверь в подклет пробуждала нехорошее подозрение, что за тонкой преградой притаился неведомо как поспевший сюда Бахмат. Но Вешняк толкнул дверь... и увидел на полу нога. Понадобилось ещё два или три крошечных, невесомых шажочка, чтобы поверженный открылся весь целиком. Голтяй лежал, раскинувшись, как в бреду, на ярко-красной, остро пахнущей луже.

Забрызганы были стены, на сером дереве крапины красного.

Много жизненной силы играло в полнокровном, налитом человеке, и трудно было представить, каким таким подлым приёмом одолел его этот высохший шершень Бахмат... Ужалив, Бахмат отскочил, ожидая расплаты, попятился, не доверяя даже собственному предательству, выкатив круглые белые глаза, глядел он на дело своих рук... А Голтяй шатался, ревел и всё не падал... не падал, хлестал тугими струями крови, заливая, захлёстывая кровью убийцу...

— Отче наш иже еси на небесех, господи Исусе, сыне божий, — прошептал Вешняк, осеняя себя крестным знамением, — помилуй грешного раба твоего Голтяя за то...

Вешняк решился рассказать, как один разбойник спас мальчика, выхватил его из-под ножа и сам на предательский нож напоролся, когда казалось, что все уж угомонились и отдышались, — хотел рассказать, и запнулся. Удобно ли просить милости для разбойника на том основании, что разбойник спас мальчику жизнь? Получается, что Вешняк ставит свою жизнь выше, дороже тех жизней, которые погубил Голтяй на своём беспутном веку. И стоит ли навязывать богу своё мнение, когда он лучше Вешняка знает все помыслы и дела Голтяя? Кто, кроме господа, взвесит, что чего тяжелее?

— Прости, господи, раба твоего грешного Голтяя, — снова начал креститься Вешняк, — за то... за что ты всех прощаешь. Прости и Голтяя.

Закончив это краткое исповедание веры, Вешняк поклонился мёртвому. Получилось так правильно и уместно, что он почувствовал это душой, и поклонился затем ещё раз, истово, большим обычаем — до земли.

Теперь надо было осмотреться чуть спокойнее.

1 ... 157 158 159 160 161 162 163 164 165 ... 180
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?