Новая волна боли, и опять я не могу ни на чем сконцентрироваться, только глухо простонать.

Не знаю, когда конкретно это закончилось. Мне показалось, что я проторчала в этом упырском кресле целую вечность, проваливаясь и выныривая из беспамятства. Но когда я закрыла глаза в последний раз, то за окном было уже темно, а когда снова открыла, ярко светило солнце и я снова оказалась лежащей на кровати, а соседняя подушка все еще хранила запах князя.

Я прислушалась к себе. Осторожно покрутила головой, пошевелила руками и ногами, попробовала встать. Все отлично, будто и не было ничего.

На столике дымился завтрак, а над левым плечом завис вестник. Я осторожно открыла послание, и по комнате разнесся тихий усталый голос Кристофа. Князь просил его дождаться и из комнаты пока не выходить.

Я сжала кулаки, выругалась сквозь сжатые зубы, но решила все же послушать, что скажет мне его темнейшая задница. Слишком много у меня вопросов, слишком сильно мне хотелось заглянуть в наполненные тьмой глаза. Неужели он настолько разозлился?

Я тряхнула головой, прогоняя ненужные сейчас мысли, и села за стол.

Ладно, Кристоф, я дождусь.

Ждать пришлось до поздней ночи, я бы, наверное, наплевала на все и уснула, если бы с каждым вдохом во мне все сильней и сильней не разгоралась злость. И когда я, наконец, не выдержала и открыла пространственный мешок, чтобы достать оттуда шарик с порталом, дверь в спальню распахнулась, на пороге стоял Черный. Угрюмый, серьезный и почти такой же взбешенный, как и я, Черный.

— Тивор?

— Пойдем со мной, Лист, — тихо попросил он. Я пожала плечами и сделала шаг за порог, беря оборотня под руку. Мне не нравилось его настроение, мне не нравилось свое собственное настроение. Ассасин во мне поднял голову, предупреждая, волоски на затылке встали дыбом.

— Что происходит?

— Я не знаю, — прорычал Тивор. — Он ничего мне не говорит, он закрылся и молча бесится. Он не ответил ни на один мой вопрос. Единственное, что скажу тебе: я считаю, что все это из-за случившегося рядом с лабиринтом. Думаю, его прижали эльфы.

— Тивор, — я вся напряглась, стало не просто не по себе — стало почти страшно, — я не понимаю, о чем ты. Что случилось?

— Придурок сам тебе скажет. Уж надеюсь, смелости у него на это хватит.

Мы спустились по лестнице, вышли в сад. Князь стоял возле небольшого пруда, всматриваясь в его чернильную глубину, заложив руки за спину, но, стоило нам подойти, резко обернулся.

— Елена, — звучание голоса отдалось во мне рокотом, отозвалось дрожью. — Нам надо поговорить.

— Несомненно, — кивнула я, стараясь отбросить, заглушить дурное предчувствие. — Скажи мне для начала: твои дознаватели в моей камере…

— Они неверно меня поняли. Я приказал им не трогать ассасина.

— И они его не тронули, — хмыкнула, вглядываясь в слишком серьезное лицо, в длинные пальцы, перебирающие невидимые нити. Кристоф был слишком напряжен, говорил слишком отрывисто.

— Я не хотел, Елена, я…

— Не важно, князь, это уже не важно, — перебила вампира, все еще безуспешно давя в себе инстинкты. — Знаешь, я ведь пришла к лабиринту, чтобы сделать тебе больно, чтобы сделать больно Зверю. А получилось наоборот. Скажи мне, князь, почему я даже ударить тебя не могу?

— Елена…

— Подожди, я не закончила, — оборвала мужчину. Мне было просто жизненно необходимо выговориться. — Ты оставил мня в тюрьме ради чего? Скажи, ты действительно думал, что несколько дней в камере смогут изменить меня? Удержать? Исправить? Ты правда считаешь, что меня надо исправлять?

— Ты так и не поняла, — горько усмехнулся он. — Я оставил тебя там не для того, чтобы исправить или что-то изменить в тебе. Я оставил тебя там, потому что понадеялся, что там ты будешь в безопасности, что там ты поймешь, почему я так разозлился.

— Ты злишься из-за того, что я ассасин.

— Да будь ты хоть духом грани во плоти — мне было бы все равно. Нет, — дернул вампир головой, с кончиков его пальцев сорвалась тьма, — я злюсь, потому что с самого начала не имел даже крошечного шанса защитить тебя. Понимаешь? Меня это убивает, выворачивает. Ты — моя нареченная. Я должен, я обязан быть уверен, что с тобой никогда ничего не случится!

— Кристоф, — истерический смешок почти был готов сорваться с губ, — от чего меня защищать? Я не раз тебе говорила, что я девочка самостоятельная, меня не надо спасать, меня не надо беречь, как фарфоровую куклу, мне надо просто не мешать! Я очень четко оцениваю риски.

— Не мешать!? Да как я могу тебе мешать, если ничего не знаю? Лист, я просто прошу ставить меня в известность, только и всего.

— Зачем? Чтобы ты снова запер меня?

— Тьма, с тобой невозможно разговаривать!

— Как и с тобой.

— За что ты злишься?

— За то, что ты никак не можешь поставить себя на мое место! Ты требуешь так много, иногда даже слишком, а сам понять не хочешь. Ты настолько предан Малее, что мне иногда страшно. Ты говорил, что никто не знает границ твоих возможностей, что никто даже не представляет, но ты совершаешь ту же самую ошибку в отношении меня. Почему? Почему, мать твою!?

— Потому что ты — моя слабость, — он преодолел последний разделяющий нас шаг, — горе мое, — поднял мое лицо за подбородок, — беда моя, — горячие требовательные губы накрыли мои, и я вцепилась в него, прижалась всем телом, и было так страшно. Невероятно страшно из-за отчаянья, из-за боли, из-за горечи, которыми был пропитан этот поцелуй, его движения. Я чувствовала, как дрожали его руки на моей спине, как дрожал сам князь. Что-то было не так.

С тихим стоном я отстранилась, заглянула в бесконечно черные глаза.

— Что случилось, князь?

— Девочка-ветер, — он попытался провести рукой по моей щеке, но я отдернула голову. Мне это не нравилось с каждым вдохом все больше.

— Кристоф.

— Только не делай пока никаких выводов. Это ничего не значит, слышишь?

— Князь, — произнесла уже тверже.

— Через два дня состоится моя помолвка с Оданой.

Я тряхнула головой. Один раз. Другой. Отступила от него на шаг, вздрогнула. Вампир молчал, не двигался, застыл, напряженный и собранный, как перед прыжком, лишь снова перебирали воздух тонкие пальцы.

— Это из-за того, что случилось возле лабиринта? — прошептала я.

— Да.

— Помолвка… Она… — я не могла заставить себя произнести это слово. Просто не могла, оно царапало и скребло в горле, склеило челюсти. — Ты женишься на ней? Она станет твоей женой?

Повисла тишина, почти осязаемая, почти видимая тишина.

— Да, — он скривился как от боли, я глубоко вдохнула, закрыла глаза.

Крак — треснуло в груди сердце.