— И что мы будем делать? — спросил, когда понял, что эльф закончил читать.

— У тебя нет доказательств.

— У тебя тоже.

— Одана, — повернулся лопоухий к мелко трясущейся девчонке, — выйди, пожалуйста.

Я бросил взгляд на Черного, тот все понял без слов, подал принцессе руку, и они вместе скрылись за дверью.

— Ну? — поторопил Светлейшего.

— Я дам клятву не разглашать твою тайну, если ты объявишь о помолвке с моей племянницей.

Я склонил голову набок.

— Я не женюсь на ней.

— Я и не говорю о женитьбе, я говорю только о помолвке.

— Это все из-за рысей? — выгнул бровь, Эдор странно дернулся, с лица постепенно сползла безжизненная маска. Я знал эльфа давно, но таким его еще не видел. Мы не были друзьями, но и врагами тоже никогда не были — просто соседями.

— Да.

— Почему ты не дашь им отпор?

— Не могу. И говорить об этом тоже не могу. Объяви о помолвке. Я и Одана дадим клятву. Тебе сейчас не нужны такие проблемы, даже на уровне слухов.

— Что она делала рядом с лабиринтом?

По большому счету садовод был прав: и без того сплетни разные ходят. Неизвестно, как вампиры отреагируют на новость о том, что их князь периодически теряет над собой контроль до такой степени, что может на хер стереть с лица земли полстраны, даже не моргнув.

— Зверюшек посмотреть хотела, — развел лопоухий руками.

— Эта часть моего дворца вообще закрыта для кого бы то ни было! — рыкнул, продолжая обдумывать варианты. Варианты, которых, по сути, не было. Ведь помимо всего прочего… Там была Елена, и если мелкая садовница видела девушку…

— Одана слегка капризна.

— Она не просто капризна — она избалована. Надо было лучше ее воспитывать. Ты понимаешь, что девчонка могла погибнуть сегодня? Принцесса стала причиной смерти двух твоих послов?

— Понимаю, и свое она еще получит. Так что ты надумал?

— Нет.

— Уверен? Ты ведь был там не один, Кристоф, там было и второе чудовище.

Лопоухий урод!

Я с трудом взял себя в руки, перед тем как снова заговорить.

— Сколько продлится наша «помолвка»?

— Четыре месяца максимум.

— Три, — я не хотел этого делать, я очень не хотел этого делать, но рисковать не мог.

— Хорошо, три.

— Тогда я согласен. Еще какие-то условия?

— Одана останется у тебя во дворце на следующие два сумана. Рыси не должны ни о чем догадаться. И о том, что помолвка липовая, не должен знать никто, вообще никто, мне нужна клятва.

— Нет, — тряхнул головой, — это исключено.

— Кристоф, всего три месяца, какая тебе разница?

О, большая, огромная, ты даже не представляешь себе, насколько огромная, лопоухий придурок.

— Нет, я сказал.

— Тогда не удивляйся, если уже сегодня по Бирре поползут слухи, — Эдор начал подниматься на ноги. — Отчаянная ситуация требует отчаянных мер.

Гребаный, гребаный эльф!

— Я согласен, но только на три месяца, — ты сильно об этом пожалеешь.

Еще через оборот, когда мы обсудили все детали, урод убрался восвояси, а я отправился к себе в комнату и долго смотрел на спящую в моей кровати Елену.

Тьма, что я наделал?

Елена, дочь Дома ассасинов

Я сидела в кресле в комнате Кристофа и тупо пялилась в окно. Мыслей не было, все силы, вся концентрация уходили на то, чтобы унять невероятную игольно-острую боль в теле. Меня трясло, по спине стекали капли холодного пота, а такое простое движение, как поворот головы, отзывалось почти агонией. Не орала я только чудом.

Я давно потеряла счет времени, мне казалось, что мои кости плавятся, мышцы дрожат и сокращаются от напряжения, по венам растекается кислота. Звон в ушах и вкус крови на искусанных губах, сильно тошнило. Именно из-за этой сводящей с ума боли я и проснулась. Со мной что-то было не так, тьма толкалась и ворочалась слишком активно. Пробовала остаться в кровати, но быстро поняла, что, когда лежу, становится только хуже. Меня словно разрывало на части, словно все внутренние органы давили изнутри на тело. Периодически я на несколько лучей теряла сознание, но потом снова приходила в себя. Ассасинов учат справляться с болью, терпеть и не замечать ее, но сейчас, здесь, мне не помогала ни одна техника. Наоборот, мучения только усиливались.

А еще я практически не помнила, что произошло.

В голове всплывали отдельные картинки: то, как Кристоф оставил меня в пыточной, наш разговор до этого на повышенных тонах. Почему-то отчетливо запомнился его взгляд, полный боли, тревоги, злости, непонимания. Помню, как в комнату вошли двое дознавателей, помню, как скрутили меня. Да им и делать-то ничего не пришлось: связавшее мне руки заклинание Кристофа все сделало за них. Я помню, как впивались в тело их клыки. Больно. Снова, снова и снова, разрывая плоть, мучая. Они не насиловали, просто пили от меня. Но пили много, брали слишком много, пытаясь увидеть мои воспоминания. Само собой, у них ничего не получалось, спасибо Кадизу. Наверное, я кричала, не могла не кричать, уж слишком сильно двое ублюдков напомнили мне Адама. И я захотела оказаться где угодно, только не там. Отчаянно захотела, всем своим черным ассасинским сердцем. Захотела их боли, их крови, их смерти. А потом что-то дернулось, зазвенело внутри, пришла ярость. Ярость, какой я не испытывала никогда в жизни, и в следующий вдох я уже пригвоздила обоих к полу и выламывала дверь. Помню, как все-таки освободила мальчишку-коллегу. А потом поняла, что с князем что-то не так, что его Зверь вырвался наружу. Но именно этого мне тогда и хотелось больше всего. Посмотреть на него, бросить ему вызов. Сломать.

Я помнила, как открывала портал. Сама, без помощи готовых заклинаний, помнила, как увидела Зверя, а в его руках охрипшую от криков Одану, помнила, как позвала его тьму, желая причинить боль… И все. Больше я не помнила ничего. Только низкий рокочущий гул в ушах и тянущее ноющее жжение по всему телу. Сладкий вкус ярости на языке.

Так что же случилось сегодня возле лабиринта? И что там делала эльфийка?

Мысль смело новой волной агонии, и я вцепилась в подлокотники с такой силой, что под пальцами затрещало дерево.

В недоумении взглянула на свои руки. Что за мать твою? Я так раньше не умела.

Нет. Сломать кресло ударом могу, но чтобы сжать ручки, и они превратились в крошку? В деревянную крошку?