– Можно подумать, у вас никогда не бывает посетителей.

– Я хочу знать, прислал ли вас Дантон, Робеспьер или кто-то еще.

– Думаю, они оба не станут возражать, если вы поможете им расквитаться с Бриссо.

– Меня тошнит от Бриссо. – Его любимая фразочка, Марата всегда от кого-нибудь тошнит. И это действительно так. – Делает вид, будто старается ради революции, будто от его действий что-то зависит, – возомнил себя экспертом в иностранных делах только потому, что много раз сбегал из страны, спасаясь от полиции. Если дело в этом, чем я не эксперт?

– Мы должны атаковать Бриссо со всех сторон, – сказал Камиль. – Его жизнь до революции, его философия, его сторонники, его поведение во время революционных кризисов, начиная с мая восемьдесят девятого года до событий прошлого сентября…

– Он обманул меня с английским изданием моих «Цепей рабства». Сговорился с издателем украсть мою книгу, и я не получил за нее ни пенни.

Камиль поднял глаза:

– Боже мой, вы же не хотите, чтобы мы выдвинули против него это обвинение?

– С самой поездки в Соединенные Штаты…

– Я понимаю, как человек Бриссо невыносим, но разве дело в этом?

– Для меня в этом. Я и так довольно страдаю.

– До революции он был полицейским осведомителем.

– Знаю, – сказал Марат.

– Давайте напишем совместный памфлет.

– Нет.

– Объединимся хотя бы раз в жизни.

– Это гусям свойственно сбиваться в стаи, – жестко заметил Марат.

– Хорошо, тогда я сам. Я просто хотел узнать, есть ли у него что-нибудь на вас, что-нибудь компрометирующее.

– Я веду высокоморальный образ жизни.

– Хотите сказать, никому про вас ничего не известно.

– Не пытайтесь меня оскорблять, – сказал Марат. Это был совет, простой и полезный.

– Так давайте начнем, – предложил Камиль. – Вытащим на свет Божий его поведение до революции, которое можно считать прямым предательством будущих товарищей, его монархические заявления в газетах, которые я сохранил, его колебания в июле восемьдесят девятого…

– А конкретнее?

– Он нервничал, кто-нибудь непременно вспомнит, что он колебался. Затем его дела с Лафайетом, участие в побеге семейства Капетов, а после тайные переговоры с женой Капета и императором.

– Так, так, – сказал Марат. – Пока все правильно.

– Его попытки саботировать революцию десятого августа и фальшивые обвинения патриотов, которые якобы участвовали в убийствах заключенных. Его защита деструктивной федералистской позиции. Все помнят, что давным-давно он был тесно связан с некоторыми аристократами – Мирабо, к примеру, или герцогом Орлеанским.

– Ваша вера в то, что людская память коротка, умиляет. Должен признать, она вполне оправданна. Впрочем, хотя Мирабо умер, герцог Орлеанский заседает с нами в Конвенте.

– Я думаю наперед, о следующей весне. Робеспьер чувствует, что позиция у Филиппа шаткая. Он признает, что тот был полезен народу, но Бурбонам не место во Франции. Филиппу следует вместе с семьей перебраться в Англию. Робеспьер говорит, мы будем выплачивать ему пенсион.

– Мы будем платить Филиппу? Оригинально. Впрочем, насчет весны вы правы. Позволим бриссотинцам следующие полгода растягивать трос, а потом хрясь! – Марат выглядел довольным.

– Надеюсь, мы сумеем обвинить всех сразу – Бриссо, Ролана, Верньо – в создании препятствий и затягивании процесса над королем. Даже в голосовании против смертной казни. Я снова рассуждаю на будущее.

– Найдутся и другие, кто начнет чинить препоны в деле Луи Капета.

– Думаю, мы преодолеем ужас Робеспьера перед смертной казнью.

– Да, но я говорил не о нем. Думаю, в этом деле вы едва ли можете рассчитывать на Дантона. Весьма вероятно, он займется подвигами генерала Дюмурье в Бельгии.

– Какими именно?

– В Бельгии грядет кризис. Освободили ее наши войска или захватили? Или и то и другое? Во имя чего старается генерал Дюмурье? Ради республики? Почившей монархии? Или ради себя самого? Кому-то придется решать вопрос на месте, и это должен быть человек с непререкаемым авторитетом. Не думаю, что Робеспьер оторвется от бумажек, чтобы барахтаться в грязи вместе с армией. Это работенка для Дантона: мошенничество высшего уровня, грабеж, вооруженные банды и все женщины на оккупированной территории.

Сиплая протяжная речь Марата пугала сама по себе.

– Я передам ему, – сказал Камиль.

– Передайте. А что касается Бриссо, то в некотором смысле он всегда злоумышлял против революции. Он и его подпевалы неплохо окопались, и потребуется немалое мужество, чтобы отстранить их от общественной жизни.

Только теперь Камиль, привыкнув к манере Марата, осмелился поднять глаза.

– Вы говорите только об отстранении? Вы же не имеете в виду чего похуже?

– А мне-то показалось, что вы начинаете избавляться от иллюзий! – сказал Марат. – Или вы сейчас высказываете надежды этих двух белоручек, ваших хозяев? В сентябре Робеспьер знал, как поступать в момент кризиса, но с тех пор подобрел.

Камиль сидел, подперев рукой голову и накручивая на палец прядь волос.

– Я знаю Бриссо много лет.

– Мы знакомы со злом с момента появления на свет, – сказал Марат, – но это не делает нас терпимее.

– Это всего лишь слова.

– Да. Дешевое глубокомыслие.

– Это печально. Испокон веку короли убивали своих врагов, но мы-то всегда пытались действовать убеждением.

– На фронте солдаты гибнут, расплачиваясь за свои ошибки. Почему политики должны рассчитывать на снисхождение? Они развязали войну. Они заслужили по десять смертей, каждый из них. За что их судить, если не за измену, и какое наказание они должны понести, если не смерть?

– Да, понимаю. – Камиль принялся рисовать узоры на пыльном столе, но, опомнившись, перестал.

Марат улыбнулся:

– Были времена, Камиль, когда аристократы стекались ко мне толпами, желая излечиться от чахотки. Порой кареты перегораживали улицу. У меня тоже был прелестный экипаж. Я был опрятен и славился спокойным изяществом манер.

– Не сомневаюсь, – сказал Камиль.

– Что вы можете знать, вы тогда были школьником.

– Вы излечивали от чахотки?

– Случалось. Когда хватало веры. Скажите, вы, первые кордельеры, бываете в клубе?

– Редко. Там теперь верховодят другие.

– Власть перешла к санкюлотам.

– Реальная власть, да.

– А вы теперь вращаетесь в высших сферах.

– Я понимаю, о чем вы. Но мы еще способны вывести людей на улицы. Мы не диванные революционеры. Необязательно жить в трущобах…