Робеспьер в Конвенте, январь:

Улица Кордельеров, 13 января.

– Как вы думаете, – спросил Фабр, – пришлет ли нам мистер Питт денег? На Новый год.

– Мистер Питт всегда присылает только поздравления, – ответил Камиль.

– Великие дни Уильяма Огастеса Майлза позади.

– Думаю, скоро мы будем воевать с Англией.

– У вас неправильный настрой, Камиль. Вам надлежит пылать патриотическим жаром.

– Я не вижу, как мы можем победить. Допустим, британцы не восстанут, что тогда? Возможно, им милее родные угнетатели, чем освобождение от рабства руками французов. Кажется, теперь… – Камиль вспомнил последние решения Конвента, – мы избрали политику захвата территорий. Дантон ее поддерживает, во всяком случае, одобряет захват Бельгии, а по-моему, в Европе всегда было так. Вообразите, что мы напали на Англию. Тех, кто наскучил Конвенту, сошлют особыми уполномоченными в Ньюкасл-апон-Тайн.

– Вы никогда им не наскучите, дорогой мой. Я потратил годы на ваше обучение, а вы в последнее время рта не открываете.

– Я выступал в дебатах о нападении на Савойю. Сказал, что республике негоже вести себя как король, захватывая территории. Никто не стал меня слушать. Фабр, как вы думаете, мистера Питта заботит судьба Людовика?

– Его лично? Думаю, ему все равно. Однако англичане считают казнь монарха дурным прецедентом.

– Англичане первые начали.

– Они пытаются об этом забыть. И объявят нам войну, если мы их не опередим.

– Думаете, Жорж-Жак просчитался? Он хотел заключить с англичанами сделку на жизнь Людовика, не казнить его, пока Англия сохраняет нейтралитет.

– Не думаю, что Уайтхоллу есть дело до человеческой жизни. Англичане думают о торговле. Морских перевозках. Деньгах.

– Завтра Дантон возвращается, – сказал Камиль.

– Должно быть, он обиделся, что Конвент за ним послал. Спустя неделю процесс над Капетом будет завершен, и ему не пришлось бы в этом участвовать. К тому же он неплохо провел там время. Жалко, что слухи дошли до ушей его жены. Лучше бы оставалась в Севре, подальше от сплетен.

– Надеюсь, вы не приложили к этому руку?

– Какой мне интерес добавлять ей огорчений?

– Достаточно желания каждый день творить зло.

– Я не причиняю вреда. Вот он вред, вот. – Фабр поднял бумаги со стола Камиля. – Я плохо разбираю ваш почерк, но основная мысль этих писаний такова: Бриссо лучше удавиться.

– Зато ваша совесть чиста.

– Абсолютно. Смотрите, я нагуливаю брюшко. Доказательство, насколько я спокоен.

– Ничего подобного. У вас потеют ладони, бегают глаза. Вы похожи на фальшивомонетчика, который собирается сбыть свою первую поддельную золотую монету.

Фабр пристально посмотрел на Камиля:

– Что вы хотите этим сказать?

Камиль пожал плечами.

– Говорите. – Фабр навис над ним. – Что вы имели в виду?

Молчание.

– Ладно, – сказал Фабр. – Полагаю, у вас нет ничего конкретного.

– Болтаете? – спросила Люсиль, входя с письмами в руках.

– Фабр испугался.

– Это старая история. У Камиля накопилось раздражение. Он считает, я недостоин быть собакой Дантона, не то что его советником.

– Нет, дело в другом. Фабр что-то скрывает.

– Он много чего скрывает, – сказала Люсиль. – Однако его тайнам лучше оставаться тайнами. Вот письмо от твоего отца, я его не вскрывала.

– Надеюсь, что нет, – сказал Фабр.

– А это от твоей кузины Роз-Флер. Его я вскрыла.

– Люсиль ревнует меня к кузине. Когда-то мы были помолвлены.

– Странно ревновать вас к одной женщине, – заметил Фабр, – причем к той, которой здесь нет.

– Догадайтесь, о чем пишет мой отец, – сказал Камиль.

– Давайте я, – предложила Люсиль. – Не голосуй за смерть Людовика – воздержись. Ты и без того часто выступал против короля в печати. Ты уже его осудил, а что простительно в полемическом запале, то недопустимо в суде. Откажись участвовать в процессе. Этим ты себя обезопасишь.

– На случай контрреволюции. Именно так. Чтобы меня не обвинили в цареубийстве.

– Какой капризный старик, – заметил Фабр. – Вся ваша семейка со странностями.

– Вы находите Фукье-Тенвиля странным?

– Нет, про него я не думал. А он становится важной шишкой. Умеет быть полезным. Наверняка скоро займет высокий пост.

– Только пусть не забывает, кому всем обязан, – нервно заметила Люсиль. – Твоя семейка не может стерпеть, что приходится благодарить такого шалопая, как ты.

– Роз-Флер меня терпит, а ее мать всегда была на моей стороне. Правда, отец…

– История повторяется, – заметил Фабр.

– Твоему отцу невдомек, что мы смеемся над его терзаниями, – сказала Люсиль. – Завтра Дантон вернется из Бельгии и проголосует за немедленную казнь Людовика, не выслушав и единого свидетеля. Что скажет твой отец?

– Он будет потрясен, – ответил Камиль, впервые взглянув на это с иной точки зрения. – Впрочем, я тоже. Но вы же помните, что сказал Робеспьер. Это не суд в привычном понимании слова, а необходимая мера.

– Ради общественного спасения, – сказала Люсиль. Выражение входило в обиход и последние недели было у всех на устах. – Общественное спасение. Впрочем, какие бы меры ни принимались, никто больше не чувствует себя в безопасности. Интересно, почему?

Кур-дю-Коммерс, 14 января. Габриэль тихо сидела, наблюдая, как Жорж просматривает стопку писем, которые доставили за время его отъезда. Он застал ее врасплох, внезапно заполнив массивным телом дверной проем.

Его крупное лицо смертельно побледнело.

– Когда это пришло? – спросил он, протягивая ей письмо.

Антуан, игравший на ковре, поднял голову.

– Он волнуется, – сообщил малыш матери.

– Не знаю, – ответила Габриэль, отводя глаза от жилки, которая билась у Жоржа на лбу. Мгновение она смотрела на него как на чужого, со страхом чувствуя силу в его большом теле.

– Постарайся вспомнить. – Он сунул письмо ей под нос. Хотел, чтобы она прочла?