старый нотариус, в свою очередь поздравляя Евгению и целуя ее по-стариковски, в обе щечки. — Растем помаленьку! Каждый год по двенадцати месяцев.

Гранде поставил свечу перед стенными часами. Потом, повторяя свою остроту, которая, по-видимому, очень ему понравилась, сказал:

— Ну, так как сегодня день рождения Евгении, так зажжем другую свечку!

Осторожно снял он оба рожка со своих канделябр, потом, взяв принесенную Нанетой новую свечку, обернутую клочком бумаги, воткнул ее, уставил перпендикулярно, зажег и, сев подле гостей своих, заботливо посматривал то на них, то на дочь свою, то на обе зажженные свечки.

Аббат Крюшо был маленький, кругленький, жирненький человек в рыжем плоском парике. Протягивая свои ножки, хорошо обутые в башмаки с серебряными застежками, он спросил:

— Де Грассены еще не были у вас сегодня?

— Нет еще, — отвечал Гранде.

— Да будут ли они еще? — спросил старый нотариус, скорчив на своем рябом лице гримасу, выражавшую сомнение.

— Я думаю, что будут, — отвечала г-жа Гранде.

— Удалось ли вам убрать виноград ваш? — спросил президент де Бонфон старика Гранде.

— Как же-с, удалось! — самодовольно отвечал бочар и, встав со своего места, начал ходить по комнате, так же горделиво выпячивая грудь, как он произнес и свое «как же-с!».

Остановившись в дверях, которые вели в коридор, он увидел у Нанеты свечку. Не смея быть в зале и скучая без дела, она села в кухне за свою самопрялку.

Гранде пошел на кухню.

— Зачем здесь еще свечка? Затуши ее и ступай к нам в залу! Что тебе, тесно там, что ли? Достанет места для твоей самопрялки.

— Ах, да у вас, сударь, будет много знатных гостей!

— А ты чем хуже моих гостей? Мы все от ребра Адамова, ты так же, как и другие.

Возвратясь в залу, Гранде спросил президента:

— Вы продали вино, господин президент?

— Нет, берегу, — отвечал президент. — Теперь вино хорошо, через год будет еще лучше. Ведь вы сами знаете, все виноградчики согласились держаться в настоящей цене и не уступать бельгийцам. Уедут, опять воротятся.

— Хорошо, хорошо, так не уступать же, — сказал Гранде с таким выражением, что президент содрогнулся.

«Бьюсь об заклад, что он уж торгуется», — подумал Крюшо.

Раздался стук молотка, возвестивший прибытие де Грассенов, расстроивших преназидательный разговор аббата с г-жой Гранде.

Г-жа де Грассен, свеженькая, розовенькая, пухленькая, принадлежала к числу тех женщин, которые благодаря затворническому образу жизни провинции и навыкам добродетельного поведения и в сорок лет не стареются. Такие женщины похожи на поздние розы: цветы неярки, бледны, запах не слышен, но на взгляд они все еще хороши. Г-жа де Грассен одевалась со вкусом, выписывала наряды из Парижа, давала вечера и была образцом всех дам сомюрских.

Муж ее, банкир де Грассен, был отставной квартирмейстер наполеоновской армии. Раненный под Аустерлицем, он вышел в отставку. Он любил выказывать откровенные, грубые приемы старого солдата и даже не оставлял их в разговоре с самим г-ном Гранде.

— Здравствуйте, Гранде! — сказал он, дружески тряся ему руку, но говоря немного свысока, чего терпеть не могли все трое Крюшо. — А вы, сударыня, — прибавил он, обращаясь к Евгении и сперва поклонившись г-же Гранде, — вы такая всегда умница и хорошенькая, что, право, не знаешь, чего и пожелать вам более.

Потом, взяв у слуги своего, с ним пришедшего, горшок с редкими цветами — недавно лишь ввезенным в Европу капштадтским вереском, — он подал их Евгении. Г-жа де Грассен нежно поцеловала Евгению и сказала ей:

— А мой подарок, милая Евгения, представит вам Адольф.

Тогда Адольф, высокий молодой человек, белокурый, недурной наружности, робкий с виду, но наделавший в Париже, где он учился юриспруденции, десять тысяч франков долга, подошел к Евгении, поцеловал ее и представил ей рабочий ящик с принадлежностями из позолоченного серебра, и хотя на крышке, в гербовом щите, были довольно красиво выведены готические буквы «Е. Г.», но ящик по простенькой работе своей заставлял сильно подозревать, что он куплен у разносчика.

Отворив его, Евгения покраснела от удовольствия, от радости при виде красивых безделок. Робко посмотрела она на отца, как бы спрашивая позволения принять такой богатый подарок.

— Возьми, душенька! — сказал Гранде тоном, который мог бы прославить актера.

Крюшо остолбенели, заметив радостный взгляд, брошенный на Адольфа де Грассена богатой наследницей, которой подобные сокровища показались сказочными. Де Грассен попотчевал старика табаком, понюхал потом сам, обтер соринки, упавшие на его ленточку Почетного легиона, и, взглянув на Крюшо, казалось, говорил своим горделивым взглядом: «Ну что, каково теперь вам, господа Крюшо?»

Г-жа де Грассен с притворным простодушием обернулась взглянуть на подарки троих Крюшо. Букеты были поставлены на окошко в синие стеклянные кружки с водой.

Аббат Крюшо, находясь в весьма деликатном положении, выждал минуту, когда все общество уселось по своим местам, потом, взяв под руку г-на Гранде, начал с ним прогуливаться по комнате. Наконец, уведя его в амбразуру окна, он сказал:

— Эти де Грассены бросают за окно свои деньги.

— Да ведь не все ли равно? Перекладывают-то из кубышки в мою кубышку. Их денежки сберегутся, — отвечал бочар.

— Если бы вы захотели подарить своей дочери золотые ножницы, вы бы имели полную возможность сделать это, — сказал аббат.

— Ну, да я одариваю мою дочь немного получше, чем золотыми ножницами, — отвечал Гранде.

«Колпак ты, олух, племянничек, — подумал аббат, смотря на раздраженного президента, всклокоченная шевелюра которого усугубляла неприглядность его смуглой физиономии, — не мог выдумать какой-нибудь дорогой безделки!»

— Не сесть ли нам в лото? — сказала г-жа де Грассен, глядя на г-жу Гранде.

— Да нас так много, что можно играть и на двух столах.

— Так как сегодня день рождения Евгении, — закричал Гранде, — то садитесь все вместе и сделайте общее лото. Да и детей возьмите в компанию, — прибавил он, показывая на Адольфа и Евгению. Сам же Гранде не садился играть никогда ни в какую игру.

— Нанета, поставь-ка стол!

— А мы вам поможем, мадам Нанета! — закричала весело г-жа де Грассен, радуясь радости Евгении.

— Мне никогда не было так весело, — сказала ей на ухо Евгения. — Как красив этот ящичек!

— Это Адольф привез из Парижа, моя милая; он сам выбирал его.

«Шепчи, шепчи ей там, проклятая! — говорил про себя президент. — Случись у тебя процесс, проиграешь!»

Нотариус спокойно сидел в углу и хладнокровно смотрел на аббата. Он думал: «Пусть их интригуют. Наше общее имение стоит по крайней мере миллион сто тысяч франков, а у де Грассенов нет и пятисот тысяч. Пусть их дарят золотые ножницы… И невеста, и ножницы — все будет наше!»

Итак, в восемь с половиной часов столы были