раскрыты. Г-жа де Грассен сумела посадить Адольфа рядом с Евгенией. Снабженные разграфленными и расшифрованными картами вместе с жетонами из зеленого стекла, все стали играть. Между тем все играли в одной общей комедии, хотя довольно грубой, но весьма замечательной, особенно для актеров. Старый нотариус острил, вытягивая номеpa, все смеялись, и все в одно и то же время думали о заветных миллионах и богатой наследнице.

Старый бочар хвастливо смотрел вокруг себя — на свежую шляпку с розовыми перьями и наряд г-жи де Грассен, на воинственную фигуру банкира, на Адольфа, президента, аббата и нотариуса — и говорил про себя потихоньку: «Все вы сюда пришли подличать перед моими миллионами. Скучают и смеются: подбираются к дочери, а не видать никому моей дочери! Все эти люди послужат мне только гарпунами для ловли!»

Эта странная радость, веселость в скучной, темной зале Гранде, этот смех, сопровождаемый гудением Нанетиной самопрялки, смех, искренний, неподдельный лишь на устах Евгении да ее матери; все эти мелочи, связанные с огромным интересом и замыслами, эта бедная девочка, подобная птицам, не ведающим назначенных на них высоких цен, каждое мгновение обманутая ложным любезничаньем и дружбою, — все это оживляло сцену каким-то грустным пошлым комизмом. Комедия, как мы сказали, грубая, сюжет ее избитый. Гранде, главное лицо в комедии, обманывал всех своим простодушием и терпел гостей своих только для личных посторонних видов. Казалось, он изображал в собственном лице своем мамону, единственное современное божество, которому мы все поклоняемся.

Искренность и добродушие соединились и нашли приют в сердцах трех персонажей этой комедии. Нанета, Евгения и г-жа Гранде были одни равнодушны, наивны и жалки. И сколько неведения было в их наивности! Евгения и мать ее ровно ничего не знали о своем богатстве; они не знали ничего в действительной жизни и судили понаслышке, ощупью, по-своему. Эти добрые, чистые души были занимательным исключением здесь, посреди себялюбцев, сребролюбцев и эгоистов. Странный жребий человеческий! Кажется, нет ни одного блаженства у человека, не происходящего от простоты и неведения.

Г-жа Гранде выигрывала значительный куш, шестнадцать су, самый большой в их игре. Нанета смеялась от радости, видя счастье на стороне госпожи своей. Вдруг сильный, звонкий удар молотка раздался в воротах дома. Женщины в испуге вскочили со стульев.

— Ну, этот гость не из наших сомюрцев, — заметил нотариус.

— Да можно ли этак стучать! — закричала Нанета. — Да они там дверь хотят выломать!

— Что за черт! — сказал Гранде, вставая с места и уходя с Нанетой, взявшей со стола свечку.

— Гранде, Гранде! — закричала жена его и побежала удерживать своего мужа. Все переглянулись.

— Пойдемте все, — сказал де Грассен. — Какой странный стук! К добру ли это?

Но де Грассену удалось только заметить лицо незнакомца, молодого человека, сопровождаемого почтальоном, в руках которого были два огромных чемодана.

Гранде быстро обернулся к жене:

— Ступайте, садитесь за ваше лото, госпожа Гранде; я поговорю сам с господином…

Старик захлопнул за собой дверь. Все уселись на свои места, и видимое спокойствие восстановилось.

— Это не из Сомюра? — спросила г-жа де Грассен своего мужа.

— Нет, это приезжий, и, если не ошибаюсь, из Парижа.

— И в самом деле, — сказал нотариус, вынимая часы свои, — девять часов. Парижские дилижансы никогда не опаздывают.

— Кто это, молодой человек или старик? — спросил аббат Крюшо де Грассена.

— Да, молодой человек, у него столько чемоданов… весят по крайней мере триста кило.

— Нанета не возвращается, — заметила Евгения.

— Это, верно, кто-нибудь из ваших родственников, — сказал президент.

— Начнемте же играть, господа, — сказала г-жа Гранде, — мой муж, кажется, очень недоволен: я узнала это по его голосу. Он рассердится, если узнает, что мы говорим здесь про дела его.

— Сударыня, — сказал Адольф Евгении, — это, верно, ваш двоюродный братец, прекрасный молодой человек, которого я видел на балу господина маршала Уд…

Но Адольф остановился, потому что г-жа де Грассен сильно наступила ему на ногу, потом сказала ему на ухо:

— Ты так глуп, Адольф, молчи, сделай милость!

В это время вошел Гранде, но уже без Нанеты; слышно было, как почтальон и Нанета тащат что-то вверх по лестнице. За Гранде следовал незнакомец, возбудивший столько догадок, толков и общее удивление, так что появление его можно было сравнить с появлением улитки в улье или красивого, роскошного павлина на заднем дворе у какого-нибудь мужика.

— Сядьте возле огня, — сказал Гранде своему гостю.

Но прежде чем последовать приглашению Гранде, молодой незнакомец ловко и благородно поклонился всем. Мужчины встали с мест и отдали ему поклон. Женщины не встали, но также поклонились ему.

— Вы, верно, озябли, сударь, — сказала г-жа Гранде, — вы, верно, приехали…

— Уж пошли, пошли! Вот каковы эти бабы, — закричал бочар, перестав читать письмо, которое он держал в руках, — да оставь его в покое…

— Но, батюшка, может быть, им что-нибудь нужно, — заметила Евгения.

— У него есть язык, — отвечал Гранде с заметной досадой.

Только один незнакомец был удивлен таким приемом. Остальные так привыкли к деспотизму старика, что и теперь не обратили на него никакого внимания.

Незнакомец стал возле камина и начал греться, поднимая к огню ноги. Потом, обратясь к Евгении, он сказал ей:

— Я благодарен вам, кузина; но не беспокойтесь, я отдыхал и обедал в Туре; мне ничего не нужно, я даже не устал, — прибавил он, посматривая на своего дядюшку.

— Вы приехали из Парижа? — спросила г-жа де Грассен.

Шарль (так назывался сын Гильома Гранде, парижского), услышав вопрос г-жи де Грассен, взял свой лорнет, висевший на цепочке, приставил к правому глазу, взглянул на стол, поглядел, что на нем было, взглянул на играющих, на г-жу де Грассен и наконец ответил:

— Да, сударыня, из Парижа… Вы играете в лото, тетушка, — продолжал он, — пожалуйста, играйте и не заботьтесь обо мне…

«Уж я была уверена, что это двоюродный братец», — думала г-жа де Грассен, изредка делая глазки Шарлю.

— Сорок восемь! — закричал аббат. — Госпожа де Грассен, это ваш номер, заметьте его!

Де Грассен положил жетон на карту жены своей, потому что та о лото уже не думала, а смотрела на Шарля и Евгению. Предчувствие ее мучило. По временам Евгения робко взглядывала на Шарля, и банкирша могла заметить в ее взглядах возраставшее удивление и любопытство.

Глава II. Парижский кузен

Шарль Гранде, красавчик двадцати двух лет, резко отличался от группы окружавших его провинциалов, негодовавших на его надменные, аристократические приемы и старавшихся уловить в нем хоть что-нибудь смешное, чтобы посмеяться в свою очередь. Объясним это.

Двадцать два года, не много, недалеко от детства.