— Хоть передо мной и лежали тела родителей, я испытал невероятное облегчение всего на мгновение, когда понял, что тиран перестал дышать. А мысль о том, что я приложил к этому руку — радовала, мне казалось, что так я смог ему отомстить.

Не знаю сколько прошло времени, не помню, как начал кричать, но помню, как меня вытаскивал твой отец. Я был весь перемазан кровью, как мне позже рассказали, соседи сбежались на поднятый матерью шум и пытались пробиться в дом. Тогда-то и появился Сэбконт. Он долго расспрашивал меня о произошедшем, не хотел верить в то, что его самый близкий друг оказался кровожадным ублюдком, который всегда измывался над женой и сыном. В итоге он забрал семилетнего меня вместе с теми немногими оставшимися вещами и привёл в ваш дом, — свой рассказ, он закончил на более спокойной, даже безразличной ноте. Брат сидел и смотрел пустым взглядом в стену.

Лания подумала, что он отходит от рассказа, но не знала, что можно ответить и нужно ли вообще хоть что-то говорить. Она бы никогда не подумала, что Валтису пришлось пережить нечто настолько ужасное в настолько юном возрасте. Теперь она смотрела на него совсем по-другому, но вычеркнуть пытки из головы тоже не могла.

Проглотив ком в горле, она подвигала пальцами, проверяя не одеревенели ли они от сильной хватки, которой она стискивала одеяло. Нобилиа не переставала прокручивать в голове слова брата и чувствовала всю ту несправедливость, которой подвергался, как Валтис, так она сама. Лания прекрасно осознавала несправедливость этого мира, но узнавать подобные подробности оказалось тяжело, слишком тяжело. По сути, ей стоило бы облегчённо выдохнуть или позлорадствовать над ужасным прошлым своего мучителя, но вся эта боль была так близка, что она просто не могла ничего из себя выдавить.

— Знаю о чём ты думаешь: что я омерзительный монстр, которому не стоило появляться в вашем доме…

— Как это случилось? — набравшись смелости, сестра перебила его. — Когда отец решил воспользоваться тобой, чтобы «закалять» меня?

— Почти сразу же. Не знаю, чем он думал и для чего так поступил. В его оправдание скажу лишь то, что твой отец хотел, чтобы ты была сильнее. Он не просил меня мучить твой рассудок. Тогда во мне уже сломалось что-то человеческое. Тем не менее, вместо того, чтобы учиться жить по-другому, я стал вымещать свой гнев на тебя, под предлогом «воспитания». До тошноты противно было чувствовать себя своим отцом, но… мне было легче.

Снова молчание. И снова Лания почувствовала, как что-то рвёт её изнутри. Эти чем-то оказались: ненависть, злость и печаль. Они ожесточённо били прямо по лёгким, от чего вдыхать воздух оказалось мучительно больно. Глаза защипало, горло сдавило с невероятной силой.

— Я жил в аду. Я должен благодарить твоего отца за то, что показал мне другую жизнь и дал крышу над головой. Но вместо этого, мой больной и не привыкший к такому спокойствию рассудок, начал искать жестокости, из-за которой я и перешёл всевозможные линии. Я вырвался из одного ада и создал другой. Прости меня, Лания, если когда-нибудь сможешь, — опустив голову, Валтис умолк.

— Простить, — безжизненным эхом отозвалась Лания. — Простить? Думаешь рассказал о своём нелёгком прошлом, и мы сразу всё забудем? Это не так… просто — простить, но ты хотя бы… не должен винить во всём себя. Наш отец тоже приложил к этому руку, — по горлу начала пониматься желчь. Порываясь встать с кровати, Лания напрочь забыла о слабости, притупившейся чувствами. Ноги не выдержали веса тела, и девушка свалилась на пол. Валтис резко поднял голову и уже подскочил, делая шаг в её сторону, как Нобилиа вскинула руку. — Не смей приближаться ко мне. По крайней мере не сейчас. Хочешь наладить то, чего не было? Тогда нам обоим придётся очень туго, Валтис. Восстанавливать нам нечего, а значит придётся строить заново, но я ещё не готова. Ты же не дурак, сам знаешь, что на такое нужно время.

Уверенно оперевшись рукой о кровать, Лания таки смогла подняться и снова сесть, но комната точно продолжала давить на неё. Поджав губы, она смело подняла голову, пересиливая страх того, что брат снова может начать перекраивать и разрушать её рассудок. Их глаза встретились, и девушка долгие несколько минут буравила его лицо взглядом, изучала каждую черту по новой, старалась перестать видеть в нём монстра. Получалось скверно. Пересиливая себя, она протянула к нему руку.

— Закладывать фундамент придётся долго и тяжко, — предупредила она.

— У нас по-другому и не бывает, — Валтис выдавил расслабленную, усталую улыбку и нерешительно подошёл, протягивая свою ладонь.

Брат и сестра ухватили друг друга за предплечья в примирительном жесте.

— Твои… — парень осёкся, после чего поправил себя: — наши родители должны скоро прийти, тебе лучше лечь обратно.

Отпустив руку Лании, Валтис вернулся в кресло в углу комнаты.

Академия кувелов,

комната пациентов

Царившее в молчание электризовало воздух напряжением. Валтис изредка кидал взгляд на сестру, выглядящую значительно лучше и находящуюся явно в своём уме. Она с некой грустью смотрела в окно. С момента разговора они не проронили больше не слова, просто терпеливо ждали появления родителей и медитрии, которая должна сказать нечто важное по состоянию Лании. Крадман понимал, что новость вряд ли будет приятной, раз женщина отказалась сообщать информацию ему, потребовав присутствия родителей.

Разбередив старую рану откровением перед сестрой, он никак не мог успокоиться. Больные воспоминания подобно сигнальным огням, ожесточённо мелькали в сознании, показывая самые омерзительные сцены прошлого. Будь его воля, он бы с радостью отказался от него, позабыл, но вопреки всему должен был помнить вечно, чтобы не повторить больше тех же ошибок. Только вот Валтис не был уверен сможет ли вынести, как минимум сто пятьдесят лет с этой памятью, — а ведь это даже не средняя продолжительность жизни.

В такие моменты он начинал завидовать вивпамундам, которые едва ли могли дожить и до семидесяти, а ему придётся влачить это бремя чуть ли не вдвое больше; но лишь при условии, что не будет убит раньше.

— Лания! — дверь распахнулась, в комнату влетела Тамия и сразу же бросилась к дочери.

Глядя на эту женщину, Валтис испытывал невероятно сильную, а порой и вовсе душащую тоску по своей. Пусть его мать и была сломлена отцом, проявляла слабость и смирение, но никогда не переставала прижимать к себе сына или прятать за своей хрупкой фигурой. Он скучал по её дрожащему голосу, вымученной улыбке и