В эти тревожные дни скоропостижно скончался русский посланник А. А. Гартвиг (28 июня, в кабинете австрийского посланника в Белграде). Его кончина была большим горем и для Сербии, справедливо считавшей его своим горячим заступником. Сербское правительство держало себя очень осторожно; оно даже запретило собрания протеста против сербских погромов в Боснии. В Петербурге надеялись, что Германия окажет на Австрию умеряющее влияние.

К началу июля «злобой дня» в России стали забастовки, принявшие угрожающие размеры. В Баку около месяца тянулась забастовка на нефтяных приисках. Социал-демократическая печать в Петербурге призывала рабочих поддержать бакинских товарищей. 3 июля в Петербурге перед Путиловским заводом состоялся митинг; полиция рассеяла толпу, причем в свалке было ранено камнями несколько городовых и ушиблено девять рабочих.

На следующий день начались забастовки протеста, сопровождавшиеся уличными демонстрациями. Социал-демократы и социалисты-революционеры выпустили прокламации, призывающие к борьбе. 6 июля было воскресенье; 7-го забастовка не только не прекратилась, но приняла боевой характер. В Петербурге бастовало уже свыше 100 000 рабочих; движение перекинулось в Москву, в Ревель. В рабочих кварталах Петербурга стали останавливать трамваи, разбирать мостовую, кидать камнями из окон в полицию. Так как в этот самый день в Россию прибыл французский президент, великий князь Николай Николаевич (как отмечает в своих мемуарах Пуанкаре) высказывал предположение, не устраиваются ли забастовки немцами, чтобы испортить франко-русские манифестации.

8 июля весь день шли нападения на трамваи. Было испорчено 200 вагонов (из 500). Работали только казенные заводы; 9-го стали и они. На Приморской железной дороге рабочие повалили телеграфные столбы поперек рельсов. В ходу осталось только 40 трамвайных вагонов. Но в ночь на 9-е в помещении газеты «Правда» была задержана группа руководителей забастовки; газета «Трудовая правда» была закрыта, типография опечатана, и движение с этого момента пошло на убыль. Оно вообще по телеграммам иностранной печати выглядело страшнее, чем было: так, беспорядки на окраинах ничуть не помешали франко-русским торжествам в центре города (президент Пуанкаре посещал Петербург 8 июля).

10-го было объявлено о закрытии заводов ввиду забастовки. Трамвайное движение зато возобновилось везде, кроме рабочих кварталов. Забастовки, однако, еще распространялись в провинции – на Ригу, на Николаев.

Президент Пуанкаре пробыл в России с 7 по 10 июля. В Кронштадте его встретил государь; он остановился в Петергофе, на вилле «Александрия», в гостях у царской семьи. 9-го и 10-го были смотры в Красном Селе. По традиции были произнесены речи со взаимными заверениями в дружбе и в преданности идеалу мира. Вечером 10 июля французская эскадра вышла в море.

В тот же вечер, 10-го, скончался в Царском Селе князь В. П. Мещерский; ему было за 75 лет, но он оставался деятельным до конца и еще в последних числах июня имел с государем последнюю продолжительную беседу. Государь всегда прислушивался к его мнениям, хотя часто с ним не соглашался.

На следующее утро, 11 июля, Министерство иностранных дел получило телеграмму из Белграда: накануне вечером австрийский посланник Гизль вручил сербскому правительству ультиматум с требованиями, явно неприемлемыми для независимого государства.

Австрийский ультиматум и русский ответ. – Единодушие в России. – Общая мобилизация. – Германский ультиматум и объявление войны; патриотический подъем. – Манифесты 20 и 26 июля. – Сближение общества с властью. – Воззвание к полякам. – Запрещение продажи спиртных напитков. Французские требования помощи; поход в Восточную Пруссию; Сольдау. – Договор 22 августа (5 сентября) 1914 г. – Успехи в Галиции. – Маневренная война в царстве Польском. – Война на море. – Выступление Турции. – Положение в стране; агитация против немцев. – Процесс депутатов социал-демократов. – Надежды на голод в Германии; угроза снарядного голода. – Январская сессия Думы. – Операции союзников у Дарданелл. – Взятие Перемышля. – Дело Мясоедова. – Поездка государя в Галицию. Прорыв у Тарнова. – Отход в Галицию. – Беженцы и «выселенцы». – «Немецкий погром» в Москве. – Конференция кадетов, лозунг министерства общественного доверия. – Ставка и правительство. – Шаги навстречу обществу: увольнение четырех министров; созыв Госдумы. – Оставление Варшавы. – Сдача Ковно. – Летняя сессия Думы. – Создание особых совещаний. – Принятие государем верховного командования

Министр иностранных дел С. Д. Сазонов получил телеграмму от русского поверенного в делах В. Н. Штрандтмана около 10 часов утра 11 (24) июля. Он тут же сказал: «C’est la guerre europeenne». Таково было первое же впечатление от требований Австрии. Оно еще усилилось, когда в 10 часов утра от австро-венгерского посольства был получен полный текст ноты. Тотчас же об этом сообщили по телефону в Царское Село государю, который воскликнул: «Это возмутительно!» – и повелел созвать экстренное заседание Совета министров. Оно состоялось в 3 часа дня. Было решено снестись с другими великими державами и дать Сербии совет – не оказывать сопротивления, чтобы не обострять конфликта. Но в то же время, чтобы не создалось впечатления, будто Россия считает возможным остаться в стороне, было составлено краткое сообщение, появившееся в военном официозе «Русский инвалид» на следующее утро 12 июля: «Правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкой Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Правительство зорко следит за развитием австро-сербского столкновения, к которому Россия не может оставаться равнодушной».

Этим кратким и сдержанным сообщением русское правительство давало понять, что оно не намерено бездействовать, если Австро-Венгрия попытается силой навязать Сербии свою волю. Австрийский ультиматум и русский ответ по существу уже предрешали неизбежность войны.

Возможно, что Австрия, а также Германия, знавшая о предстоящем выступлении своей союзницы, рассчитывали добиться бескровного дипломатического успеха, полагаясь на то, что Россия будет во что бы то ни стало избегать войны. Миролюбие государя было известно; однако хотя бы бывший канцлер Бюлов мог припомнить и то предупреждение, которое сам государь ему дал еще пятнадцать лет перед тем.[217]

Существовали традиции, от которых Россия не могла отступить, во всяком случае под внешней угрозой.

Издавна Россия считала себя преемницей Византии и покровительницей остальных славянских народов. Она могла сама видоизменить свою политику и сознательно перенести свой центр на Восток. В этом отношении правительство даже шло впереди общества, которое никогда не понимало всего значения дальневосточной политики государя. Так называемое «передовое» общественное мнение оставалось гораздо ближе к традициям середины XIX в. Особенно за последние годы, после боснийского кризиса, интерес к Ближнему Востоку, к балканским славянам, распространился и на широкие слои интеллигенции. Кроме того, события последних лет создали между Россией и Сербией связь взаимных обязательств, хотя и не закрепленных формальным договором. Сербия и в боснийском кризисе (1909), и в вопросе о выходе к морю (1912), и в вопросе о Скутари (1913) последовала указаниям русского правительства и помогала ему избежать международных осложнений. Россия, со своей стороны, этим самым обязывалась не допускать насилия над Сербией. В этом сходились все русские государственные деятели, не исключая тех, которые предпочли бы дружбу с Германией сближению с Англией. Так, П. Н. Дурново в своей записке прямо указывал, что для возможности сближения Германия, со своей стороны, должна «пойти навстречу нашим стремлениям» и обеспечить Россию «от чрезмерных происков Австро-Венгрии на Балканах».