Когда 26 июля открылась чрезвычайная сессия обеих палат, единение законодательных учреждений с властью было полным. «Тот огромный подъем патриотических чувств, любви к Родине и преданности Престолу, который как ураган пронесся по всей земле Нашей, служит в Моих глазах, да, Я думаю, и в ваших, ручательством в том, что наша великая Матушка-Россия доведет ниспосланную ей Господом Богом войну до желанного конца, – говорил государь на приеме членов законодательных палат. – Уверен, что вы все и каждый на своем месте поможете Мне перенести ниспосланное испытание и что все мы, начиная с Меня, исполним свой долг до конца. Велик Бог земли Русской!»

Государственная дума единогласно приняла все кредиты и законопроекты, связанные с ведением войны. Даже трудовики, устами А. Ф. Керенского, заявили о своем присоединении к большинству;[220] социал-демократы не стали голосовать за кредиты, но воздержались от голосования.

На экстренной сессии, открывшейся 25 июля, Московское земское собрание решило привлечь все земства к совместной работе на нужды армии, в первую очередь для помощи раненым и больным. Созванный для этого съезд горячо одобрил эту идею, но только во главе общеземского союза стали не инициаторы этого предложения (Ф. В. Шлиппе и др.), а руководители старой полулегальной общеземской организации с князем Г. Е. Львовым на посту председателя. Но это в ту минуту не вызывало возражений.

Представители общественности, без различия партий, провозгласили единение с властью во имя борьбы с внешним врагом. Правительство, со своей стороны, шло навстречу своим недавним противникам. Оно сразу же разрешило организацию Общеземского союза, а также Союза городов, несмотря на их кадетское возглавление, и отпускало им значительные казенные средства.[221] Оно прекратило процессы, связанные со старыми счетами (дело адвокатов, принявших резкую резолюцию по делу Бейлиса, дело Шульгина). Московским городским головой был утвержден известный кадетский деятель М. В. Челноков. Газета «Речь», закрытая было приказом Верховного главнокомандующего, была через два-три дня вновь разрешена, так как ее редакция заверила власть в своем искреннем желании всеми силами содействовать общенациональной цели.

Патриотический подъем в русской интеллигенции был бесспорным и новым явлением. Левые круги, как бы стыдясь таких необычных настроений, «оправдали» их соображениями о том, что поражение Германии приведет к водворению социализма на развалинах монархии Гогенцоллернов, что речь идет о борьбе за демократию против «феодального милитаризма». Протестов слышно не было. Ленин, которого война застала в Кракове, был почти одинок, когда еще в августе 1914 г. писал в своих «тезисах по поводу настоящей войны»: «С точки зрения рабочего класса и трудовых масс России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск». В этот период войны не только старый соратник Ленина, Г. А. Плеханов, горячо проповедовал борьбу против германского милитаризма, но и бывший председатель Петербургского Совета рабочих депутатов Л. Троцкий (Бронштейн) писал (в эмигрантской газете «Наше слово»), что желать поражения России нельзя, ибо это значило бы – желать победы реакционной Германии.

Период мобилизации и развертывания армий продолжался недели две; первые вести о боях пришли с Западного фронта. Своевременно (в 1910 г.) осуществленное перемещение мест сосредоточения войск в районы более удаленные от границы оставляло русскому командованию значительный простор в выборе объекта военных действий. Но из Франции настаивали на том, чтобы главные операции русской армии были направлены не против Австрии, а против Германии. Немцы, со своей стороны, держались на Восточном фронте оборонительной тактики и заняли только несколько незащищенных городов в западной части Польского выступа (Калиш, Ченстохов). Австрийцы, готовившие наступление из Галиции, в направлении на Люблин – Холм, несколько рассчитывали на восстание в царстве Польском; в их армии имелись польские добровольческие части в особой форме, во главе которых стал испытанный революционер Иосиф Пилсудский.

Но Россия разрушила эти расчеты на поляков. От имени Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, 1 августа было обнародовано обращение к польскому народу: «Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла ее душа… Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром Русского царя. Под скипетром этим да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении. Одного ждет от вас Россия – такого же уважения к правам тех народов, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет вам навстречу Великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разивший врага при Грюнвальде…»

Этот призыв, вместе со старыми франко-польскими связями, привел к тому, что все видные общественные деятели русской части Польши громко провозгласили свою верность союзникам; легионы Пилсудского почти не нашли себе пополнения в царстве Польском. Державы согласия обещали полякам больше, чем их противница, так как Австрия не могла дать им Познань и Поморье – провинции, так усиленно колонизовавшиеся немцами.

Все прочие народности империи в минуту испытания оказались лояльными; в начале войны не было племенных различий. Исключение составляла только Финляндия, где недавние законы об общеимперском законодательстве оставили в населении затаенную обиду. Финляндцы, так и не призывавшиеся с 1899 г. к отбыванию воинской повинности, остались в стороне от борьбы и в 1914 г.; больше того, несколько тысяч финских молодых людей окольными путями, через Швецию, бежали за границу и составили добровольческие «егерские» батальоны в рядах германской армии. Однако попыток восстания в самой Финляндии не было, так как там стояло большое количество русских войск.

В первые дни войны самые трудные вопросы внутренней жизни казались легкоразрешимыми. Государь воспользовался этой минутой для того, чтобы провести смелую реформу, которая была за последние годы особенно близка его сердцу: запрещение продажи спиртных напитков. Сначала запрет был введен как обычная мера, сопровождающая мобилизацию; затем (22 августа) было объявлено, что запрет сохранится на все время войны; он был постепенно распространен не только на водку, но также и на вино, и на пиво. Наконец в начале сентября, принимая великого князя Константина Константиновича в качестве представителя Союзов трезвенников, государь сказал: «Я уже предрешил навсегда воспретить в России казенную продажу водки». И эти слова монарха соответствовали в то время общему народному мнению, принявшему запрет спиртных напитков как очищение от греха; никому поэтому не приходило в голову, что такая законодательная мера, предрешенная царем, могла бы встретить сопротивление в представительных учреждениях.