Перепечатывая этот текст (под названием «Остались ни с чем егеря») в 1994 году в составе сборника «Старатель», Ю. Карякин отметил, что «статья вышла исключительно благодаря мужеству Л. Лавлинского, главного редактора журнала, мужеству двойному — и против „начальства“, и против себя, так как он далеко не во всем был со мной согласен, но тем более считал своим долгом „пробить“ статью»[8]. Карякин не просто выпросил публикацию, а сумел заразить редактора своей увлеченностью, сдвинуть его мышление с привычной ортодоксальной колеи (годом позже Л. Лавлинский сам напишет статью о Высоцком, да еще и сопроводит ее собственными стихами, посвященными памяти поэта). «Ответственный товарищ» нашел у Высоцкого близкое себе, как это может сделать всякий живой человек.

При разговоре о Высоцком не работает апелляция к общим, абстрактным ценностям — требуется обращение к конкретной личности, к этому человеку.

В эссе Ю. Карякина это было. Главная мысль там — о том, что Высоцкий состоялся, что Высоцкий победил. В центре внимания философские песни — «Кони привередливые», «Прерванный полет» (эти «незалитованные» произведения были щедро процитированы). Интерпретатор приглашает читателя применить их сюжеты к себе, вместе с Высоцким подумать о жизни и смерти, о своем главном призвании, предназначении.

Автор нашел убедительные аргументы в споре с теми, кто недооценивает Высоцкого эстетически, применяя к его словесной ткани нормативно-архаичные критерии: «И так называемые неправильности, неверности, негладкости у него — они большей частью не от слабости, наоборот: от неподдельной и высокой искренности, естественности, от силы, от манящего предчувствия неизведанности его пути»[9]. И многозначность поэзии Высоцкого, ее семантическая многослойность здесь проницательно отмечены: «Над многими песнями его и думать, думать надо, работать — сразу они даются далеко не всегда»[10].

Статья в «Литературном обозрении» была прорывом, как и вышедшее в ленинградской «Авроре» (1981. № 8) эссе Н. Крымовой «О Высоцком». Может быть, факт этих публикаций способствовал и выходу «Нерва» осенью того же года. Но потом на пути высоцковедения возникают новые препоны.

«Нерв» создал «информационный повод» для печатных откликов. Рецензий, однако, было опубликовано лишь две — Л. Лавлинского в «Литературном обозрении» (1982. № 7) и Л. Жуховицкого в «Октябре» (1982. № 10). Хотя предпринимались и другие попытки. В частности, автором настоящей книги, написавшим статью «Смысл плюс смысл» и предложившим ее в качестве рецензии на «Нерв» журналу «Новый мир». Там она была с энтузиазмом принята, но на уровне «сверки» (то есть последней корректуры) зарублена цензурой. Надо сказать, что само слово «цензура» было тогда запрещенным, а ее существование было как бы государственной тайной. Редакторы не имели права в разговоре с авторами даже упоминать о всемогущем Главлите. В доверительном порядке мне была показана корректура, изрисованная красным карандашом. Автор позволил себе упоминания о песнях, не вошедших в «Нерв», — женщина-цензор подчеркнула каждое из таких мест, безошибочно выявляя раскавыченные цитаты, аллюзии. Видно было, что творчество Высоцкого она знает на пять с плюсом. Материал был из номера снят.

Через несколько месяцев новомировцы опять рискнули поставить его в номер, сделав вместе с автором некоторые сокращения. И тут уже выяснилось, что цензоршу принципиально не устраивает общая социально-политическая направленность статьи, что разрешить ее публикацию она не может. По ходу разговоров обнаружилась одна любопытная подробность. Цензор по должностной иерархии не был «старше» главного редактора журнала. И этот главный редактор, в сущности, мог взять публикацию «на себя», под свою ответственность. Но стоявший во главе «Нового мира» В. В. Карпов этого сделать не захотел. Полагаю, не из трусости: все-таки он — бывший разведчик, Герой Советского Союза. Нет, Высоцкий был ему, искреннему сталинисту, чужд внутренне, и он отказался защищать статью, заслонившись «эстетическим» аргументом: «А все-таки поэта из него не получилось».

Столкновение с советской цензурой — своего рода боевой опыт, и, вспоминая этот эпизод много лет спустя, по-новому вижу закономерности той войны, что велась между культурой и цензурой. Не была идеологическая твердыня абсолютно непробиваемой. Главная слабость ее заключалась в безличности, отсутствии опоры на чье-либо индивидуальное сознание. И против цензурного «лома», вопреки пословице, все-таки был «прием» — личный поступок. И, может быть, могла у Высоцкого выйти книга при жизни. Если бы кто-то взял ее выход «на себя» и пошел в борьбе за эту книгу до конца. Не нашлось такого человека…

Вернемся, однако, в невеселые времена позднего «застоя». О Высоцком начинают писать филологи нового поколения — без надежды на скорую публикацию, что называется — «в стол». И одна из таких работ неожиданно пробивается в печать. В научно-популярном журнале «Русская речь» (1983. № 3) выходит статья Сергея Кормилова «Песни Владимира Высоцкого о войне, дружбе и любви». Осторожное название было дано редакцией, статья на самом деле была посвящена поэтическому языку Высоцкого, его мастерству. О трудностях прохождения этой работы автор подробно рассказал пятнадцать лет спустя[11]. Так или иначе, почин был сделан. «Русская речь» продолжала публиковать материалы о языке Высоцкого в последующие годы, а С. И. Кормилов напечатал в «Мире Высоцкого» ряд нестандартных статей — об именах и географических названиях в песнях и стихах поэта, о его «фауне». Но это будет уже потом…

А год 1984-й, ставший в знаменитой антиутопии Дж. Оруэлла эмблемой беспросветного тоталитаризма, ознаменовался статьей Ст. Куняева «Что тебе поют?» (Наш современник. 1984. № 7), где была предпринята попытка дискредитировать Высоцкого как поэта. А поскольку эстетических аргументов у автора не хватило, он воспользовался ложным слухом о том, что поклонники Высоцкого якобы затоптали на Ваганьковском кладбище могилу некоего майора Петрова, находившуюся рядом с памятником поэту. Слух был опровергнут, а куняевские нападки успеха у читателей не имели. Они скорее послужили солидаризации сторонников легендарного барда.

Последовательную борьбу за репутацию Высоцкого ведет Н. Крымова — и как публикатор, и как исследователь. В «Авроре» (1984. № 9) появляется ее статья о Высоцком-актере «Наша профессия — пламень страшный», а через год в «Дружбе народов» (1985. № 8) содержательная работа «Мы вместе с ним посмеемся» — о юморе Высоцкого, с выходом на широкий разговор о поэте.

И вот наступает 1986 год, переломный, по справедливому мнению А. Крылова и А. Кулагина[12]. Так уж складывается хронология, что впору говорить о закономерностях посмертной судьбы Высоцкого, оперируя «пятилетками». Вспомним, как он сам весело трансформировал эту советскую «мифологему» в песне, посвященной десятилетию Театра на Таганке: «Ну ладно, хорошо — не юбилей, а скажем, две нормальных пятилетки». Первый пятилетний период (1981–1985) был временем — скажем опять-таки метафорой Высоцкого — «пробивания льда». Период 1986–1990 годов можно назвать половодьем.

Доминантой этого периода была публицистичность. Что вполне рифмовалось с политической ситуацией «перестройки» и «гласности». Сегодня эти слова приходится брать в дистанционные кавычки, а тогда они были важными категориями общественно-политического