Даня выдержал крепкое родительское объятие, пожал руку отцу и спешно направился на посадку. Когда он протягивал проводнице паспорт и билет, та обожгла его недовольным взглядом. До закрытия дверей осталось всего пара минут. Даня в последний раз обернулся в сторону матери, вытирающей платочком слезы, и обнимающего ее отца, потом перевел взгляд в сторону здания вокзала. Ему показалось, будто там, вдалеке ему кто-то прощально машет. С такого расстояния разглядеть точнее было невозможно. Да и ему ли?

Рябин поправил на плече лямку своего рюкзака и стал протискиваться через узкий коридор вагона.

Когда поезд тронулся, Антонина Шаталова опустила руку и посмотрела на небо, на котором уже разгорались первые звезды. И лишь на западе, далеко-далеко оно оставалось розоватым. И над самым краешком горизонта проплывало белое облачко, похожее на ангельские крылья.

Тату-салон «Чернильный дракон» Лера выбрала всего по двум причинам: он располагался ближе всего к дому, да и отзывы в сети радовали. Посетители хвастали своими новыми рисунками на всевозможных частях тела и хвалили салон за чистоту и индивидуальный подход к каждому клиенту. К тому же в рекламном проспекте, доставшемся Валерии, было написано: «Делаем татуировки по вашему эскизу». Проспект ей сунула одна ушлая девица, которая сама могла служить живой рекламой любого тату-салона: рисунки украшали не только ее руки и шею, но и перетекали на лицо и часть выбритой макушки. Сначала Лера шарахнулась от девицы, потом, пройдя несколько шагов, развернулась и протянула руку:

– Давайте.

– Каждую вторую субботу месяца в нашем салоне проходят мастер-классы, приходите, – с затверженной улыбкой на темно-вишневых губах поспешила проинформировать промоутер.

Какой-то замысел, пока неопределенный и туманный, начал зарождаться в голове у Валерии. Она и сама до конца не поняла, почему передумала, зачем взяла проспект. Это было не в ее характере: резко менять стиль в одежде, прическу или срываться с места в поисках приключений.

Лера была семейным человеком, принадлежащий к той категории людей, которые все тщательно взвешивают и продумывают, прежде чем приступать к действию. В магазин – со списком. В путешествие – с заранее купленными билетами, собранными за месяц до отъезда чемоданами и не дальше, чем за пятьсот километров от родного города. И дело вовсе не какой-то неподвижности, медлительности или нерешительности. Просто жить вот так: по плану, по расписанию было для Валерии проще.

Но теперь от ее семьи ничего не осталось. И не стало человека, с которым можно было планировать каждый шаг их совместной жизни. Только не заполняемая дыра в сердце и куча свободного времени. Если раньше Лера торопилась с работы домой, чтобы приготовить ужин, убраться и просмотреть тетради учеников до прихода Доброслава, то теперь она старалась как можно дольше задержаться в школе. Потому что дома было невыносимо. Потому что дома находились вещи Славы: его кружка, его книги, все, что она так и не смогла уложить по коробкам. А еще прятались воспоминания, и стоило пересечь порог, как они всей стаей набрасывались на Леру и рвали ее на части, пока она, ослабевшая, не забывалась коротким и беспокойным сном.

Потому-то, пока не похоладало, женщина бесприютно бродила по улочкам. Заходила в магазины, все, без разбора, смотрела на товары и ничего не покупала. Гуляла между домов, пока тьма не опускалась на город, а в окнах, наоборот, не загорался свет. Потом впотьмах добиралась до квартиры и садилась за работу. Писала планы уроков, черкала красной ручкой чужие ошибки и часто так и засыпала: сидя, склонив голову на стол.

Однажды Люда не выдержала и, буквально зажав подругу в темном углу, сунула ей визитку знакомого психолога.

– Ты не должна одна справляться со своим горем. Сходи к ней, прошу.

– Хорошо, – вяло пообещала Лера, сунула визитку в карман и тем же вечером отправила ее в мусор.

Потому что знала: только она одна и может справиться. Никакой психолог не смог бы понять того, что творилось с ней сейчас. Сидящий в инвалидной коляске Слава, а вокруг него толпа. Валерия снова и снова просыпалась от этого сна. В нем Доброслав то вдруг открывал глаза, и как ни в чем не бывало, вставал, подходил к жене и заключал ее в объятия.

«Шутка, я просто пошутил, а ты испугалась!» – слышала Лера над ухом.

Но чаще Слава так и оставался сидеть там, окруженный взволнованными людьми. И когда она делала шаг к нему, руины церкви отодвигались от нее. Чем быстрее она бежала, тем дальше и дальше они казались. И хоть вместе с руинами удалялась и коляска с мужем, Валерия ясно могла рассмотреть его улыбку.

Она не знала, какой из этих снов хуже. Но при пробуждении задавадась одним и тем же вопросом: «Где он сейчас?» Не физически. Тело Доброслава покоилось в земле в темно-коричневом гробу. Но Лера не верила, что после смерти от ее мужа осталось лишь оно. Ни мать, ни отец Валерии не были верующими; дочь выросла такой же. Даже само слово «душа» для нее не несло никакого конкретного смысла и являлось скорее формальным отражением чего-то непонятного, противопоставленного рассудку.

Но и смириться с тем, что смерть стала окончательной инстанцией для мужа, Лера не могла. Ее Доброслав был больше, чем кости и мышцы, кожа и нервы. Во всяком случае, он был их совокупностью, но ведь целое – это нечто большее, чем сумма составляющих его элементов?[63] И эта разница или разность теперь была утеряна для Валерии, но продолжала существовать, пребывать, находиться где-то еще. В ином измерении, на небесах или в чистилище, или на той стороне, недоступной для живых.

При этом Валерию ни разу не посетила мысль о самоубийстве. Удивительно, но потеряв все, она по-прежнему хотела жить. Даже не так – она цеплялась за жизнь любыми средствами. У Леры пропал аппетит, но она всовывала в себя еду через силу. Сон не шел, но она старалась спать хоть шесть-семь часов в сутки. Она не боялась смерти как таковой, но пугалась мысли, что ее не-жизнь затянется надолго.

Предречение Сандерса также сыграло свою роль. Несколько раз Валерия намеревалась поговорить с художником, но каждый раз откладывала разговор до более подходящего случая. Сама не зная, что именно хочет спросить, и что ждет услышать в ответ, продолжала раз за разом набирать номер Романа, а потом сбрасывала звонок. Он же ни разу ей не перезвонил.

И вот, спустя почти год после похорон Доброслава, в руки Лере попался рекламный проспект. И надпись: «Делаем татуировки по вашим эскизам». Четыре слова, написанные обычным шрифтом, а пятое словно процарапано на поверхности бумаги. Как руны. Или знаки… Те самые, с помощью которых Валерия открыла для Славы ворота. Те самые, которыми она…