по понедельникам. По вторникам же ко мне иногда приходят совершенно другие мысли на этот счет.

Некоторые фантасты питают отвращение к науке, ее сущности, методам и трудам, другим же все это нравится. Одни ненавидят технику, другие – почитают ее. Я нахожу сложную технику довольно скучной, зато интересуюсь биологией, психологией и теоретическими разделами астрономии и физики, в той степени, в какой способна разобраться в этих областях науки. В моих рассказах нередко встречается образ ученого – как правило, довольно одинокого, замкнутого искателя приключений, любителя находиться на грани неизведанного.

К теме, затронутой в «Мастерах», я обращалась позднее, на лучшем техническом уровне. Но в этом рассказе есть одна удачная фраза: «Он пытался измерить расстояние между землей и Богом».

Нагой, он стоял один, во тьме, и обеими руками держал над головой горящий факел, от которого густыми клубами валил дым. В красном свете факела землю под ногами было видно всего на несколько шагов вперед; дальше простирался мрак. Время от времени налетал порыв ветра; вдруг становился виден (или это только ему мерещилось?) блеск чьих-то глаз, становилось слышно подобное далекому грому бормотанье: «Держи его выше!» Он тянул факел выше, хотя руки дрожали и факел в них дрожал тоже. Бормочущая тьма, обступив его, закрывала все пути к бегству.

Красное пламя заплясало сильней, ветер стал холоднее. Онемевшие руки задрожали снова, факел начал клониться то в одну сторону, то в другую; по лицу стекал липкий пот; уши уже почти не воспринимали тихого, но все вокруг заполняющего рокота: «Выше, выше держи!..» Время остановилось, но рокот разрастался, вот он уже стал воем, но почему-то (и это было страшно) в круге света по-прежнему не появлялся никто.

– Теперь иди! – бурей провыл могучий голос. – Иди вперед!

Не опуская факела, он шагнул вперед. Земли под ногой у него не оказалось. С воплем о помощи он упал во тьму и гул. Впереди не было ничего, только языки пламени метнулись к его глазам – падая, он не выпустил из рук факела.

Время… время, и свет, и боль, все началось снова. Он стоял на четвереньках в канаве, в грязи. Лицо саднило, а глаза, хотя было светло, видели все, как сквозь пелену тумана. Он оторвал взгляд от своей запятнанной грязью наготы и обратил его к стоящей над ним светлой, но неясной фигуре. Казалось, что свет исходит и от ее белых волос, и от складок белого плаща. Глаза смотрели на Ганиля, голос говорил:

– Ты лежишь в Могиле. Ты лежишь в Могиле Знания. Там же лежат и больше не поднимутся никогда из-под пепла от Адского Огня твои предки. – Голос стал тверже. – Встань, падший Человек!

Ганиль, пошатываясь, встал на ноги. Белая фигура продолжала, показывая на факел:

– Это Свет Человеческого Разума. Это он привел тебя в могилу. Брось его.

Оказывается, рука его до сих пор сжимает облепленную грязью черную обугленную палку; он разжал руку.

– Теперь, восстав из мрака, – почти пропела, торжественно и ликующе, лучезарная фигура, – иди в Свет Обычного Дня!

К Ганилю, чтобы поддержать его, потянулось множество рук. Кто-то, преклонив колени, подавал ему тазы и губки; потом его вытерли досуха. И вот он стоит чистый, и ему очень тепло в сером плаще, заботливо накинутом на его плечи, а вокруг, в большом светлом зале, повсюду слышатся веселая болтовня и смех. Какой-то лысый человек хлопнул его по плечу:

– Пошли, уже пора давать Клятву.

– Все… все сделал правильно?

– Абсолютно! Только слишком долго держал над головой этот дурацкий факел. Мы уже думали, что нам весь день придется рычать в темноте. Идем.

Потолок, лежащий на белых балках, был очень высокий; пол под ногами был черный; с потолка до пола (высота стен была футов тридцать) ниспадал сверкающий белизной занавес, и к нему повели Ганиля.

– Завеса Тайны, – совсем буднично пояснил ему кто-то.

Говор и смех оборвались; теперь все молча и неподвижно стояли вокруг него. В этом безмолвии белый занавес раздвинулся. По-прежнему, как сквозь туман, Ганиль увидел высокий алтарь, длинный стол, старика в белом облачении.

– Поклянешься ли ты вместе с нами нашей Клятвой?

Кто-то, слегка толкнув Ганиля, подсказал ему шепотом: «Поклянусь».

– Поклянусь, – запинаясь, проговорил Ганиль.

– Клянитесь же, Давшие Клятву! – И старик поднял над головой железный стержень, на конце которого был укреплен серебряный «икс». – «Под Крестом Обычного Дня клянусь не разглашать обряды и тайны моей Ложи».

– «Под Крестом… клянусь… обряды…» – забормотали вокруг; Ганиля опять толкнули, и он забормотал вместе с остальными.

– «…Хорошо поступать, хорошо работать, хорошо думать…»

Когда Ганиль повторил эти слова, кто-то шепнул ему на ухо: «Не клянись».

– «…Бежать всех ересей, предавать всех чернокнижников Судам Коллегии и повиноваться Высшим Мастерам моей Ложи отныне и до самой смерти…»

Бормотанье, бормотанье… Одни вроде бы действительно повторяли длинную фразу, другие, похоже, нет; Ганиль, совсем растерявшись, не зная, как ему быть, пробормотал слово или два, потом умолк.

– «…и клянусь не посвящать в Тайну Машин тех, кому не надлежит ее знать. Я призываю в свидетели моей клятвы Солнце».

Голоса потонули в оглушительном скрежете. Часть потолка вместе с кровлей медленно, рывками, начала подниматься, и за ней показалось желто-серое, затянутое облаками летнее небо.

– Смотрите же на Свет Обычного Дня! – вдохновенно возгласил старик.

Ганиль поднял голову и уставился вверх. Поднимавшаяся на оси часть крыши остановилась на полпути, – видимо, в механизме что-то заело; раздалось громкое лязганье, потом наступила тишина. Очень медленно старик подошел к Ганилю, поцеловал его в обе щеки и сказал:

– Добро пожаловать, Мастер Ганиль, отныне и ты причастен обрядам Тайны Машин.

Посвящение совершилось, Ганиль был теперь одним из Мастеров своей Ложи.

– Ну и ожог же у тебя! – сказал лысый.

Все они уже шли по коридору назад. Ганиль ощупал лицо рукой; кожа на левой стороне, на щеке и у виска, была ободрана, и дотрагиваться было больно.

– Тебе здорово повезло, что уцелел глаз, – продолжал лысый.

– Чуть было не ослеп от Света Разума, а? – сказал тихий голос.

Обернувшись, Ганиль увидел человека со светлой кожей и голубыми глазами – голубыми по-настоящему, как у кота-альбиноса или у слепой лошади. Ганиль, чтобы не смотреть на уродство, сразу отвел взгляд, но светлокожий продолжал тихим голосом (это был тот же самый голос, который во время принесения Клятвы прошептал: «Не клянись»):

– Я Миид Светлокожий. Мы с тобой будем работать вместе в Мастерской Ли. Как насчет пива, когда мы отсюда выберемся?

Было очень странно после всех потрясений и торжественных церемоний этого дня очутиться в сыром, пахнущем пивом тепле харчевни. Голова у