Он приехал в летнее время[517], когда Воронцов-Дашков отсутствовал из Тифлиса. Остановился во дворце наместника — это было необычно и нескромно. Удивило всех и его требование — всем начальникам гражданских управлений собраться во дворец и представиться ему. В таком порядке представлялись только самому наместнику.

Мы собрались, выстроились.

Невысокий, плотный человек, с большой головой, с рыжей бородкой, неприятный голос, властный. Начал нас обходить, ограничиваясь сухими, официальными вопросами. Впечатление получилось тяжелое[518].

Отсюда отправились в канцелярию наместника. Представлял канцелярию Петерсон в сопровождении нас, вице-директоров. Долго длился обход отделений. В том отделении, где издавался «Кавказский календарь», Ватаци задал мне какой-то вопрос по поводу метеорологических наблюдений в крае. Я ответил:

— В России, как и повсюду, собрано уже слишком много метеорологического материала. Он рискует остаться навсегда неразработанным. Лучше бы теперь обратить внимание не столько на накопление новых, сколько на разработку сделанных уже наблюдений.

Ватаци осмотрел меня с ног до головы и сказал что-то в том смысле, что не следует говорить о том, чего не понимаешь.

Я улыбнулся, но Петерсон поспешил вмешаться:

— Ведь Всеволод Викторович — специалист, астрофизик!

Это удивило Ватаци. Впоследствии он сам иной раз представлял меня другим:

— Это наш алхимик!

Осмотр кончился грубым распоряжением:

— Теперь можно вице-директоров отпустить!

В первые дни Ватаци нагнал на нашу канцелярию панику: стал экзаменовать делопроизводителей в знании законов и соответственной литературы. К экзамену никто не был подготовлен, и среди чиновников возник ужас, тем более что Ватаци сопровождал свое неудовольствие ответами грубыми выпадами против экзаменуемых. Делопроизводитель К. А. Палибин, после неудачного экзамена и неприятного объяснения, немедленно слетел со службы; ему, однако, тотчас же удалось перевестись в Петербург[519]. Все испытывали неприятное чувство: не дети же, в самом деле, чтобы их неожиданно потянуть к экзаменационной доске.

Ватаци был знающий и способный человек. Но все заслонялось его властолюбием и безудержной грубостью. Докладывать ему было очень неприятно.

С нами, докладчиками, он нисколько не церемонился. Требовал, чтобы мы с докладами являлись к нему на дом и притом не в служебное, а в вечернее время. Отсидишь, бывало, в канцелярии до 6–7 часов вечера, а в восемь надо уже быть у него, где ждет целая плеяда кавказских «министров». Просиживаешь в ожидании очереди часов до десяти вечера, тогда как весь доклад часто требовал не более пятнадцати минут.

Как-то Ватаци с Петерсоном говорили в кабинете по делу, которое исполнял делопроизводитель П. М. Домерщиков. Последний на всякий случай, если вдруг потребуют его объяснений, сидел с другими чиновниками в приемной, но надумал при этом подслушивать у двери.

Вдруг раздается громкий возглас Ватаци:

— Что вы говорите — Домерщиков… Ваш Домерщиков — болван!

Домерщиков очень обиделся. Стал всем жаловаться на оскорбление, угрожал, что пойдет жаловаться наместнику.

Об этом доложили Ватаци. Он довольно резонно ответил:

— Пусть не подслушивает у двери!

Общественные деятели левого направления — а таких было большинство — не сразу поняли Ватаци. По его приезде был произведен торжественный осмотр городских водопроводных сооружений в Авчалах. Городской голова, медоточивый и лукавый А. И. Хатисов, произнес речь: он приветствовал Ватаци как бывшего товарища того самого министра, который провозгласил «весну».

Ватаци нахмурился и сухо ответил:

— Я являлся лишь исполнителем того, что мне предуказывалось свыше. Но лично я отнюдь не придерживаюсь таких политических взглядов, чтобы проводить какую бы то ни было «весну».

Холодный душ на либеральные головы.

Вскоре по приезде Ватаци надумал посетить Сванетию. Что-то потянуло его именно в эту часть Кутаисской губернии, малодоступную — здесь сообщение с внешним миром возможно лишь в течение нескольких летних месяцев, — но славящуюся красотами природы.

Поездка была обставлена весьма торжественно. Кроме свиты, взяли с собою — что тогда было еще новинкою и большою редкостью — кинооператора. С пути посылались длинные корреспонденции о торжественном путешествии в местные газеты.

Местные власти смекнули, что им делать. Лечхумский уездный начальник А. К. Энкель, в районе которого находилась Сванетия, соорудил ему стяг — белый крест на голубом поле. Со стягом впереди скакали конные стражники. Многочисленный кортеж конных стражников и местных сельских должностных лиц гарцевал вокруг начальства, наводя трепет на сванов[520]. Фильм это увековечивал…

Обо всем этом кричалось в кавказской прессе[521], и всеми читалось. Но Ватаци не рассчитал одного: обо всем этом читает и графиня Воронцова-Дашкова… В этом случае, как и в некоторых других, он держал себя как второй наместник. Такие вещи безнаказанно сойти не могли. Сам Воронцов-Дашков, видавший всякие виды, на это, быть может, и не реагировал бы. Но графиня Е. А. …Кто же мог разделять ее с мужем величие, которое она старалась поднять почти до высоты царского.