И сам Н. А., и его семья плохо переваривали моего коллегу по службе вице-директора Н. Н. Максимова, и было за что. В предшествовавшие годы Максимов, заменяя часто директора канцелярии Трофимова, много испортил крови Н. А., который был тогда лишь обыкновенным членом совета главноначальствующего, третируя его при служебных отношениях. Неожиданное назначение Султана на новый пост, то есть прямым начальником Максимова, сильно испугало этого последнего. Я уже говорил, что он приходил слезливо спрашивать Н. А., не подавать ли ему лучше в отставку… Благородный Н. А. успокоил Максимова уверением, что он на службу личных симпатий и антипатий не переносит. Так оно и было.

Максимов притаился, но потихоньку, где мог, продолжал интриговать против Султана и собирал материалы для его дискредитирования. Скрытым это все же не оставалось. Николай Александрович, не вступая в борьбу, отмалчивался, но его жена, Поликсена Ивановна, выходила из себя.

Несомненно, что Н. А. делал промахи. Помню, например, такой случай. Один из разбойников в Елисаветпольской губернии решил перейти на мирную жизнь. Но для этого он пожелал условиться с представителем власти о своей амнистии. Для таких переговоров с грабителем с большой дороги было бы достаточно если не пристава, то уж, во всяком случае, уездного начальника…

Н. А., заместитель царского наместника, лично поехал с ним договариваться. Конечно, это вызвало неприятные разговоры, которые Максимов раздувал.

Поликсена Ивановна, рожденная графиня Гендрикова, была аристократка с прочными связями при царском дворе. Она производила впечатление умной и тактичной женщины, и была такою в действительности. Больная — она страдала болезнью сердца — П. И. почти все время лежала и так принимала гостей.

В домашней обстановке и сам Н. А., и П. И. были в высшей степени приятными и доступными. Ни малейшего намека на важность их поста. Каждый, кто к ним заходил — каково бы ни было его общественное или служебное положение — встречал равный для всех радушный прием. Если было время обеда или чая, все одинаково приветливо усаживались за скромный и сервированный без затей стол.

Осенью П. И. вызывает меня к себе:

— У меня к вам большая, но секретная просьба. О вас Николай Александрович говорит: «Хотя Стратонов и моложе всех, но он у нас — единственный, кто заслуживает доверия». Я поэтому и прошу вас помочь Николаю Александровичу.

Сильно смущенный неожиданным комплиментом, спрашиваю, в чем дело.

— Об этом он вам сам скажет. Я только хотела вас предупредить, потому что он держит это в секрете.

Действительно, вскоре меня призывает Н. А. и объясняет:

— Беспорядки и террор в учебном округе достигли невозможных размеров. Решено поэтому удалить попечителя М. Р. Завадского и заменить его популярным лицом.

Н. А. предложил кандидатуру прогремевшего тогда в России своими смелыми и либеральными выступлениями популярного профессора философии Московского университета князя Евгения Трубецкого. Воронцов-Дашков согласился и поручил Султану списаться по этому поводу с Трубецким, предложив ему соответственную программу руководства просвещением взбаламученного Кавказа.

— Так вот, Всеволод Викторович, я и прошу вас: составьте проект письма Трубецкому с изложением этой нашей программы.

— Слушаю; но какие же вы дадите мне директивы?

— Вот в этом все дело! Пишите так, как вы сами понимаете это дело.

Все же некоторые отдельные мысли я от него вытянул. Пришлось заняться этим творчеством. Плохо я уж теперь помню свою программу, но вышло что-то настолько либеральное, что в последующие годы едва ли я принял бы это произведение за собственное.

Программа, однако, была наместником одобрена и ее послали.

Приблизительно через месяц меня вызывает Султан.

— Прочтите ответ князя Трубецкого.

Благодаря за приглашение, Трубецкой писал, что он готов обеими руками подписаться под этой программой. Но он совершенно не верит в то, чтобы при современном русском правительстве ее можно было бы осуществить. По этой причине он должен отказаться от делаемого ему предложения.

Конечно, Трубецкой был прав. Благодаря его отказу вопрос о смещении попечителя был отсрочен еще на год.

Но тем временем положение самого Султана-Крым-Гирея стало менее устойчивым. Против него начались интриги, и здесь как раз пригодились собранные Максимовым материалы. По мере же развития реакции и начавшейся напряженной борьбы с революционным движением как будто вырисовывалась тактическая необходимость сделать кого-либо козлом отпущения за предыдущую либеральную и теперь признаваемую ошибочной политику.

Естественнее всего было сделать таким виновником Султана-Крым-Гирея. Это была вопиющая неправда. Мало кто знал, что вдохновителем наместника во всей его политической программе был скрывавшийся в тени помощник наместника по полицейской части генерал Ширинкин. И казалось довольно логичным, что в вопросах внутренней политики руководящая и ответственная за последствия роль принадлежала именно помощнику наместника по гражданской части, как своего рода премьер-министру.

Особенно сильно были возбуждены против Султана военные круги. За глаза офицерство и правые круги называли его теперь изменником. По его адресу стали раздаваться угрозы, особенно после случая с вооружением социал-демократов, и можно было опасаться покушения на Н. А. Султан об этом, конечно, знал, но он не прятался, а открыто появлялся всюду, где было нужно.

Ширинкин тем временем раздувал неудовольствие против Султана — не только справа, но и слева. Например, из полицейского отдела была подстроена следующая демонстрация:

Осенью 1905 года к квартире Султана-Крым-Гирея подходит многочисленная и сильно возбужденная толпа. Это — социал-демократы, к которым присоединились и разные подозрительные элементы. Они пришли к помощнику наместника жаловаться на тяжесть их экономического положения, и настроение их довольно воинственное.

Горничная открыла на звонок дверь. Увидя возбужденную толпу, растерялась и убежала.

К толпе вышла Поликсена Ивановна.

— Где помощник наместника Султан-Крым-Гирей?

— Его сейчас нет дома.

— Как это нет?! Неправда! Он прячется. Нам сказали, что он сидит дома!

— Если не верите, так входите и подождите его.

Смущенная этим приглашением, но все еще возбужденная толпа вваливается в гостиную. П. И. их рассаживает, как было можно. Начинается беседа.

Повторяя ставшие потом обычными большевицкие агитационные лозунги, пришедшие жалуются на трудность их существования в то время, как буржуазия пьет их кровь, благоденствует, и нападают за это… на Н. А., обвиняя его в бездействии.

— Николай Александрович делает все, что может. Но он не всемогущ. Он желает всем добра и мира. Однако осуществить это вовсе не легко.

Настроение становится все более мирным.