«Все произойдет мгновенно», – подумал он.

Сначала он хотел прыгнуть в пустоту, но воспоминание о первом падении остановило его. Зачем удлинять агонию?

Теперь у него был час – нет, пятьдесят девять минут – на размышления о вечности.

Он чувствовал невероятную усталость, энергия его почти иссякла. Конечно, самоубийство считалось в гвардии худшим видом бесчестья, если только не позволяло избежать предательства, но где теперь была гвардия и что означало слово «честь»? У него не было будущего, ему не хватало мужества стать вечным изгнанником, тщетно пытающимся отыскать исчезнувший мир. Если бы только Иолия не погибла, если бы только он ее не убил!..

Анаэна! Анаэна, вероятно, поплачет. Она любит его. Ну и что же? Она легко найдет себе среди молодых людей «Тильзина» или других городов более достойную партию, чем он, и в конечном счете забудет его. Эта мысль оказалась горькой.

И все же ничего другого он сделать не мог. Он кончился, стал пришедшим в негодность инструментом. Гвардия умерла, империя умерла, его вера рассыпалась в прах, на душе висел грех убийства любимой женщины. Лучше всего было исчезнуть. Да и что ему делать среди этого чуждого ему народа – постоянно сожалеть о порядке, который он считал безусловно отвратительным, но который был порядком его мира?

Он ни о чем не сожалел. Во всем, что не касалось Иолии, совесть его была спокойна. Тинкар был виновен не более, чем «Скорпион». Он был инструментом, созданным так, что галактианам никогда не удастся его переделать. Его руки убивали, служа империи, но он не ощущал за это ответственности. Иногда, правда, что-то в нем возмущалось, но это случалось лишь в те моменты, когда империя пыталась превратить его в палача. Такие чувства, наверное, обуревали гвардейцев, с самого начала вставших на сторону мятежников и обеспечивших успех восстания.

Он поднял голову и стал жертвой частой среди астронавтов иллюзии: казалось, «Тильзин» опрокинулся, а он висит над бездной вниз головой. Звезды холодно блестели, и Тинкар пожалел о том, что уже не познает других миров. Но и это желание прошло: даже если бы он всю жизнь носился по космосу из конца в конец, то и тогда побывал бы лишь в крохотной его части. Вселенная была слишком обширной для человека. Он подумал о горькой философии Тана и о том отчаянии, которое крылось за ней. Был ли текнор прав? Была ли вселенная огромной слепой машиной, в которой человек, ее конечный продукт, утолял свою бесконечную жажду познания? Существовал ли Бог, отличный от того, которого его приучили обожать и бояться, благосклонный Бог, который не забывал о своих созданиях, даже определяя им наказания за грехи? Оставалось ли что-то от человека после его смерти, и встретится ли он где-нибудь, вне времени и пространства, с Иолией? Было бы приятно поверить в это, но в последние мгновения жизни истина Тинкару не открывалась. Вероятно, Тан был прав, людское желание жить вечно было тщетным, только раса могла надеяться на бессмертие.

Человеческая раса! В нем жило то же, что жило в первых людях, еще до первых людей; оно всплыло из первобытных морей подсознания и передалось ему через поколения. Жизнь. То, чего он не сможет передать дальше. Нить жизни была разорвана в нем навсегда. Он отказывался участвовать во всем этом. Если вселенная решила раздавить его, он одержит над ней единственно возможную победу: по своей собственной воле погасит в себе частицу будущего.

Он взглянул на часы. Еще десять минут.

– Тинкар! Что ты здесь делаешь? С ума сошел? Мы же ныряем в гиперпространство!

Он раздраженно обернулся. Перед ним стояла Анаэна, в лучах сверхновой ее расстроенное лицо хорошо просматривалось сквозь прозрачный шар шлема.

– Быстрее! Я не успела предупредить текнора, что отправляюсь тебя искать. Я заметила тебя в перископ и так счастлива оттого, что нашла! Пойдем!

– Оставь меня, Ана… У тебя еще есть время вернуться.

– Пойдем, Тинкар, умоляю! Я люблю тебя! Пойдем!

– Оставь меня. Я всегда буду парией среди вас. Мне лучше исчезнуть. Я тебе не ровня, Ана.

– Да ты просто трус, Тинкар!

Она стояла перед ним, трясясь от ярости. Испугавшись, как бы ее магнитные подошвы не оторвались от корпуса, он схватил ее за плечи, чтобы поддержать.

– Возможно, Ана. Скорее всего, ты права. Именно поэтому мне больше не хочется жить.

– Что ж. Стало быть, я полюбила труса. Тем хуже! Ад, небо, абсолютное ничто – все для меня лучше, чем жизнь без тебя. Я остаюсь здесь. Полагаю, ты не сможешь отказать мне в этой милости?

Он схватил ее и потащил к люку. Она высвободилась, выхватила из кармана скафандра маленький фульгуратор, направила на него:

– Ну нет, Тинкар! Тебе не зашвырнуть меня в люк!

– Не глупи! У тебя впереди вся жизнь!

– Без тебя она мне не нужна. Пойдем, у нас есть еще несколько мгновений. Подумай. Ты считаешь себя парией на «Тильзине»? Вот невидаль! А ты пытался по-настоящему приспособиться? Нет! Малыш Тинкар ломает собственную игрушку, потому что она оказалась не такой, как он хотел! Ты кончишь тем, что заставишь меня поверить в нашу правоту, в то, что планетяне… Нет, не так. Ты считаешь, что убил Иолию, и не можешь простить себе этого? Думаешь, я когда-нибудь прощу это себе? И однако, мы могли бы быть счастливы вместе, а наши дети стали бы галактианами нового поколения, поколения без предрассудков, потому что мы обязаны воссоединиться с планетянами ради общей борьбы с пришельцами. Я остаюсь в любом случае, и ты умрешь, имея на совести не только Иолию, но и меня!

Он посмотрел на затянутую в скафандр Анаэну, на ее собранные в пучок – иначе они не помещались в шлеме – рыжие волосы.

«Наши дети… Сыграть в игру со вселенной… Но если вселенная не играет ни в какие игры, если она – слепой и глупый зверь, как считает текнор?» Он быстрым движением выбил фульгуратор из руки Анаэны, обхватил ее за талию и нырнул в люк.

Сбежав по лесенке, он осторожно поставил девушку на ровную металлическую площадку. Анаэна прислонилась к сверкающей переборке, нервное напряжение спало, но она все еще не могла поверить в собственную победу, в то, что спасла его от самого себя. Он положил ладонь на рукоятку люка и застыл, глядя на созвездия.

– Что ты делаешь? Закрывай скорее!

Он опустил рукоятку и, пока тяжелая дверь закрывалась, загораживая собой звезды, повернулся к ней и широко улыбнулся:

– Ничего не делаю. Просто в последний раз заглянул в бездну.

I

Взглянув на показания спектрографа, Хсурт понял, что лишь третья планета дает хоть какой-то шанс на выживание: кислород, водяной пар, углекислый газ, в пропорциях, не слишком отличных от тех, что наблюдались на таком далеком теперь Хооре. Вторая и четвертая также имели атмосферу, но непригодную для дыхания или слишком разреженную. Вопрос о пригодности для жизни внешних гигантских планет даже не вставал. Детекторы не указывали на присутствие в Пространстве никакого другого звездолета, и времени на приземление было полно.