Главного штаба с золочеными балясинами под окнами второго этажа и фигурами арки стало достойной рамой пышного объема бело-желтого Зимнего дворца. Правда, во имя цельности этой «рамы», а скорее даже во имя совершенства истинно театрального «задника» огромной площади-сцены, угол Министерства у Мойки завершен таким неудобоваримым острием, что шутники прозвали его «утюг». Но чего только не сделаешь ради утверждения идеи…

Брусчатый простор Дворцовой площади сливался с мощеным пространством перед бело-желтым Адмиралтейством с его многочисленными скульптурами перед портиками и над фронтонами. (К сожалению, через несколько десятилетий их убрали по настоянию Святейшего Синода.) Слева его ограничивали величавые особняки, среди которых выделялись здание губернских присутственных мест, поставленное Дж. Кваренги на углу Гороховой улицы и нынешнего Адмиралтейского проспекта, и дворец князя А. Лобанова-Ростовского, сооруженный О. Монферраном между Исаакиевской площадью и проспектами Вознесенским и Адмиралтейским (позже в нем разместится Военное министерство). Справа, на месте бывших адмиралтейских валов и рвов, — бульвар.

На масленицу площадь становилась самым бойким и шумным местом в Петербурге. Почти под окнами царской резиденции заблаговременно возводили горки для катания, сколачивали павильоны, ставили балаганы. С наступлением праздника все оживало, и начиналось столпотворение. Округа наполнялась распевными призывами продавцов сбитня, блинов, бубликов, визгом летящих с гор на санях, скороговоркой опытных зазывал, надрывными звуками многочисленных шарманок. Толпа смеялась, ахала, гудела. К павильонам и балаганам вытягивались очереди желающих поглядеть на женщину с бородой, невиданного великана или «натуральную» русалку. Но завершался праздник, и вновь на площади воцарялся чинный порядок и тишина, нарушаемая только грохотом проносящихся карет.

Тогда снова открывался дальний вид на леса строящегося Исаакиевского собора и на фасад Конногвардейского манежа, напоминающий античный храм. Он торжественно завершал гигантскую анфиладу трех просторных площадей…

Еще только задумывая облик Дворцовой площади, еще только рисуя фасады Главного штаба и Министерства иностранных дел, Карл Иванович предполагал установить в центре ее большой обелиск. Чтобы к нему, как в одну точку, сходились проекции всех углов будущего здания. Чтобы стал обелиск зрительным центром рукотворного пространства. Подобный прием использовал Микеланджело, поставив в центре площади Капитолия античную статую Марка Аврелия. Потом его повторил Бернини, когда окружив колоннадой площадь перед собором Святого Петра, воздвиг в середине ее египетский обелиск. Такой же обелиск, правда деревянный, установил А. Воронихин перед колоннадой Казанского собора. От непогоды обелиск сильно пострадал, и его в конце концов убрали. Именно о таком подчеркнутом центре мечтал Карл Росси. И вдруг установить на площади не обелиск, а колонну в честь победы 1812 года поручено архитектору О. Монферрану… А Росси тем временем велено срочно устроить широкий проход между западным фасадом Зимнего дворца и Адмиралтейством, соорудить пристань на Неве, достойную всего ансамбля…

На рисунках начала 1820-х годов видны на этом месте различные амбары, лачуги, груды камня, штабеля досок. Короче, грязь и мерзость, с точки зрения императора. Теперь велено все убрать, навести порядок, чтобы с Невы открывался вид на главную площадь столицы. Зодчий устраивает широкий гранитный спуск к реке. Он собирается украсить его скульптурами Диоскуров — юношей, сдерживающих горячих скакунов, подобных тем, что уже поставлены у Конногвардейского манежа. А ниже, почти у самой воды, — чугунными львами, копиями тех, что охраняют парадный вход Михайловского дворца. Так будет создана едва приметная, но прочная связь пристани с другими ансамблями города. Одновременно со стороны площади откроется красивый вид на зрительно приблизившиеся Стрелку и Биржу. К сожалению, Диоскуров велено заменить огромными вазами из порфира. Теми, что стоят в Таврическом дворце. Переубедить императора невозможно, Государь считает себя знатоком искусства, охотно судит о достоинствах картин, рисует формы гвардейских полков и успешно играет на барабане.

Перед самой революцией, когда начали строить Дворцовый мост, спуск и пристань разобрали и передвинули вниз по течению. Львов поставили перед восточным павильоном Адмиралтейства, а вазы — перед западным.

Вряд ли столь незначительная для Росси работа могла помешать созданию проекта обелиска. Ведь не стала же она, например, помехой в подготовке проектов Александринского театра и прилегающих зданий, начатой в это же время. Скорее всего, император просто решил изъявить свое недовольство излишней самостоятельностью зодчего. Но вместе с тем Карла Ивановича назначили членом специально созданной комиссии по утверждению проекта Александровского столпа. Так стали именовать Триумфальную колонну после указания Николая; «Лик статуе (ангелу на вершине колонны. — Ю. О.) дать покойного императора Александра I». Все же не могли обойтись без признанного вкуса и таланта Карла Росси.

…В начале лета 1834 года начали готовить все необходимое к подъему и установке гранитной колонны весом в 650 тонн. Возвели посреди площади огромные леса высотой в 32 метра. Наверху укрепили блоки. Внизу сколотинную платформу, по которой подкатили колонну к пьедесталу, и расставили шестьдесят стальных лебедок с вертикальным валом — кабестанов. Подъем назначили на 30 августа.

Из записок Монферрана: «Улицы, ведущие к Дворцовой площади, Адмиралтейству и Сенату, были сплошь запружены публикой, привлеченной новизной столь необычайного зрелища, толпа возросла вскоре до таких пределов, что кони и люди смешались в одно целое. Дома были заполнены до самых крыш. Не осталось свободным ни одного окна, ни одного выступа, так велик был интерес к памятнику. Полукруглое здание Генерального штаба, уподоблявшееся в этот день амфитеатрам древнего Рима, вместило более 10 000 человек…» Ровно час длилась установка колонны. А потом начались торжества.

Из воспоминаний поэта Василия Жуковского: «…никакое перо не в состоянии описать величие той минуты, когда по трем пушечным выстрелам вдруг из всех улиц, как будто из земли рожденные, стройными громадами, с барабанным громом, под звуки Парижского марша пошли колонны русского войска… Два часа продолжалось сие великолепное, единственное в мире зрелище… Вечером долго по улицам освещенного города бродили шумные толпы, наконец освещение угасло, улицы опустели, на безлюдной площади остался величественный колосс один со своим часовым».

Карл Иванович Росси, конечно, присутствовал на сей церемонии. Не только потому, что был этот день праздником для России, днем славы для его товарища по профессии, но и потому, что 30 августа 1834 года стало днем его, Росси, торжества. То, о чем он думал и мечтал пятнадцать лет назад, наконец свершилось. В центре Петербурга возник торжественный мемориал великому подвигу русского народа. Военная галерея, триумфальная колонна и триумфальная арка. И вовсе неважно, кто замыслил этот мемориал и кто завершил его создание. Потомки могут забыть имена архитекторов, но созданный ансамбль всегда будет напоминать им о подвиге предков. Пробуждение памяти народа, возвеличивание духа его — важнейшая обязанность истинного искусства. Карл Росси имел полное право гордиться своим трудом.

III

Описания строек, рассказы о проектах, разглядывание рисунков и планов — все, вместе взятое, способно заслонить от нас самого архитектора с его повседневными заботами, радостями и треволнениями.

Чтобы такого не случилось, соберем