всем протяжении развития феноменологии: «Ни одно понятие не может быть помыслено без фундирования в конкретном созерцании», – пишет Гуссерль уже в 1891 году, не только полностью сохраняя в дальнейшем приверженность этому тезису – например, в ЛИ, но и закладывая уже в этом произведении первоосновы кардинальной для феноменологии концепции усмотрения сущностей (Wesenschau).

В данной связи нам важно понять, как и почему темы созерцания и интенции у Гуссерля тоже неразрывно взаимосвязаны. Особый интерес в обсуждаемых материалах представляют гуссерлевские рассуждения, восходящие как раз к, казалось бы, чисто психологическим оттенкам – типа неудовлетворенных ожиданий. Гуссерль поясняет их, подробно различая, например, формы замеченности (Bemerken) – первичную, вторичную, третичную. При этом приводятся как будто бы чисто житейские примеры. Мы входим в кафе – и сразу понимаем, что в поле восприятия организованные единства неравнозначны: с первого взгляда замечают людей, окна, цветы, столы, стулья, приборы и т. д. Эти предметы во всяком случае не составляют чистый фон – они бывают замечены особо (für sich). Но и они (для каждого человека) неравнозначно акцентированы. Если я вижу в кафе друга, с которым уговорился встретиться, то мой интерес в первую очередь направлен на него…» (Ebenda. S. 178).

Мне представляется, что в данном примере и в соответствующем анализе высвечивается особая новаторская черта уже и ранней гуссерлевской феноменологии, о которой речь подробнее шла в основном тексте моей книги, в частности, при текстологическом анализе ФА и других текстов раннего Гуссерля. А именно: внимание Гуссерля к структурам и формам работы сознания, которые считались несущественными, чисто субъективными, полностью относящимися разве что к психологии, теперь предстало в ином свете. Так, обращение (или необращение) внимания, наблюдения, другие оттенки реального функционирования органов чувств – всё это и нечто подобное в работах других авторов объявлялось нерелевантным сущностному исследованию мыслительной деятельности. Правда, философия традиционно, как не раз отмечалось в тексте моей книги, выделяла и специально исследовала ту жизнедеятельность, ту повседневную работу, которая (в разное время и под разными поименованиями и обозначениями) фигурировала как чувственность.

Предвосхищением такого анализа – в объективном смысле слова – можно считать традицию, заложенную Кантом. Ведь у него «чувственность» (Sinnlichkeit) как совокупный объект анализа первой части «Критики чистого разума» сразу втягивает в себя – именно в качестве принципиально исходной – тему созерцания. Вспомним, с чего Кант начинает § 1 «Трансцендентальной эстетики»: «Каким бы образом и при помощи каких бы средств познание ни относилось к предметам, во всяком случае созерцание (Anschauung) есть именно тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству стремится (abzweckt) всякое мышление» (В 33 – курсив Канта. – Н. М.).

Заслугу Гуссерля, полагаю, оправданно видеть в повышенном внимании – пусть на фоне растущего интереса к высшему этажу созерцания, а именно к усмотрению сущностей (Wesenschan) – также и к теме созерцания вообще, которому ведь тоже присваивается исходно-фундаментальная роль в познании. Мюнх отмечает, имея в виду (на примере кафе) рассмотренные у Гуссерля детали: «С помощью этого различения Гуссерль определяет более узкое и более широкое понятие созерцания». Мюнх цитирует слова Гуссерля: «Созерцание в узком смысле – это имманентное и первичное содержание моментального представления, или лучше – подмечания (Bemerkens); созерцание в широком смысле – это содержание единого длящегося (andauernden) подмечания (1893:272f – курсив Д. М.)» (Ebenda. S. 148–149). Приводятся и другие наглядные примеры.

Скажем, мы разглядываем кофейную чашку, стоящую на столе. Но ведь конкретно, излагает Мюнх мысли Гуссерля, мы непосредственно видим, созерцаем только повернутую к нам сторону чашки (что, кстати, имеет место в любом быстром разглядывании каких угодно предметов). Нельзя забывать, что такие профили (Abschattungen) постоянно меняются по мере изменения нашего положения, разных целей и возможностей созерцания. Гуссерль потом подробно отработает в феноменологии тему профилей. Эти и многие другие примеры[266] из ранних произведений Гуссерля показывают, как властно пробиваются тенденции, характерные для будущего феноменологического пути:

1) анализ генетических, Ur-sprung-структур сознания разрастается в подробнейшие описания, которым впоследствии в феноменологии будет неизменно уделяться специальное внимание;

2) эти, казалось бы, специальные и частные, отдельные разработки – скажем, подробное, по сути уже предфеноменологическое описание восприятия звука, мелодии (см. в книге Мюнха. S. 150–151 – с указанием на вызревание в этой ранней разработке теории целого и части, изложенной в «Логических исследованиях») – объективно представляют собой наметки будущей феноменологии, почему, собственно, последняя и оформляется так быстро (уже в канун нового, XX века).

Здесь же Мюнх вновь вполне уместно напоминает о том, что вообще совсем редко разбирается в нашей литературе о Гуссерле – например, о его разработках «Знаковой структуры интенции» (см. D. Münch. S. 152 и далее – также об объективной связи этих разработок с концепциями Соссюра и Якобсона). Мюнх, анализируя продолжение этого гуссерлевского текста, показывает: Гуссерль разбирает не только проблему созерцания, а рассматривает репрезентацию в смысле понятия (Ebenda. S. 160). К проблематике интенциональности тема репрезентации имеет вот какое отношение: Гуссерль и здесь, в данном шаге анализа созерцания, опирается на сам принцип интенциональности. Приводится пример – в нем опять фигурирует излюбленный у Гуссерля лев. Видят льва и говорят: «это лев». Лев созерцается как этот лев, Einzelding, отдельная вещь. И тут пока нет, по Гуссерлю, репрезентации чего-то более общего. Затем следует описание возможностей репрезентации уже в восприятии, когда целенаправленно пользуются каким-то из рассматриваемых львов, чтобы как бы увидеть в данном животном не только и не столько конкретные черты (он сидит, стоит, он злой и т. д.), сколько особенности, презентирующие вид данного животного.

Иная стадия, по Гуссерлю, связана уже с понятием. «Понятие – в отличие от знаков – не есть нечто относящееся к чувственности». Равным образом [сами] понятия, по Гуссерлю, «не движутся в созерцаемом пространстве. Они скорее связаны со словами». Эта связь между понятием и словом проступает в такой гуссерлевской постановке вопроса: «Что имеет в виду понятийное слово, если оно функционирует как понятие?». Понятия, по Гуссерлю, несомненно, фундированы в созерцании. Но связь созерцания и понятия – несимметричная, так сказать, неравноправная: «Хотя есть созерцания, не сопровождаемые понятием, но нет понятий без созерцаний» (Ebenda. S. 161).

И вот что принципиально важно в обсуждаемом контексте: во время этой анализируемой у Гуссерля непростой связи различных моментов, аспектов, срезов сознания именно интенция становится своеобразным указателем на пути исследования. В иных словах: уже нигде и никогда (в интенциональном рассмотрении) сопоставление предмета и его какого-то выражения в сознании не берется как статичный и оторванный от целостности сознания момент, как бы вырезанный из непрестанной динамики и взятый в отвлечении от многообразия форм,