у бара, пытаясь втянуть в беседу хозяина.

— Много английских клиентов? — осведомился я.

— Нет, — ответил он.

— Почему? Казалось бы…

— У них нет денег.

Он был швейцарцем и человеком не очень общительным.

Он был французским швейцарцем и человеком более общительным, чем бармен.

Я выпил еще одно виски и вышел. Таксиста я спросил:

— Вы знаете дом доктора Фишера в Версуа?

— Хотите повидать доктора? — спросил он.

— Да.

— Будьте осторожны.

— Почему? Разве он такой страшный?

— Un peu farfelu [53], — сказал он.

— В каком смысле?

— А вы не слыхали о его приемах?

— Да, ходят всякие слухи. Никто никогда не рассказывал мне подробностей.

— Ну да, все они поклялись молчать.

— Кто?

— Люди, которых он приглашает.

— Тогда откуда же знают о его приемах?

— Никто ничего не знает, — сказал он.

*

Все тот же наглый слуга открыл мне дверь.

— Вам назначено? — спросил он.

— Да.

— Фамилия?

— Джонс.

— Не знаю, сможет ли он вас принять.

— Я же сказал, я договорился о своем визите.

— Подумаешь, договорился, — произнес он пренебрежительно. — Вы все заявляете, что договорились.

— Ступайте и доложите, что я пришел.

Он скорчил гримасу и удалился, оставив меня на этот раз на пороге. Его не было довольно долго, и я чуть было не ушел. Я заподозрил, что он медлит нарочно. Наконец он вернулся и объявил:

— Он вас примет. — И повел меня через прихожую вверх по мраморной лестнице.

Там висела картина: женщина в развевающихся одеждах очень нежно держала в руках череп; я не знаток, но картина выглядела как подлинник семнадцатого века, а не копия.

— Мистер Джонс, — доложил слуга.

Напротив меня за столом сидел доктор Фишер, и я удивился, увидев человека, похожего на всех прочих людей (а ведь я выслушал столько намеков и предостережений), человека примерно моего возраста, с рыжими усами и волосами, начинавшими терять свой огненный блеск, — усы он, возможно, подкрашивал. Под глазами у него висели мешки, а веки были очень тяжелые. Он выглядел так, будто по ночам его мучит бессонница. Сидел он за большим столом в единственном здесь удобном кресле.

— Садитесь, Джонс, — сказал он, не поднимаясь и не протягивая руки.

Это больше походило на приказ, чем на приглашение, но не звучало неприязненно: я мог быть одним из его служащих, привыкшим стоять перед ним навытяжку, которому он оказывал маленький знак расположения. Я пододвинул стул, и наступила тишина. Наконец он произнес:

— Вы хотели поговорить со мной?

— Я-то думал, что это вы, наверно, хотите поговорить со мной.

— С чего бы это? — спросил он с легкой улыбкой, и я вспомнил предостережение Анны-Луизы. — Я даже не знал о вашем существовании, пока вы тут не появились на днях. Между прочим, что скрывается под этой перчаткой? Какое-нибудь увечье?

— Я потерял руку.

— Надеюсь, вы явились сюда не для того, чтобы советоваться со мной на этот счет. Я другого рода доктор.

— Я живу с вашей дочерью. Мы собираемся пожениться.

— Это всегда нелегкое решение, — сказал он, — но вам лучше его обсудить между собой. Меня оно не касается. А ваше увечье — наследственное? Наверно, вы обговорили этот важный вопрос?

— Я потерял руку во время лондонской бомбежки, — сказал я и неуверенно добавил: — Мы полагали, что вам нужно это сообщить.

— Ваша рука меня, в сущности, не касается.

— Я имел в виду наш брак.

— Ну, эту новость, по-моему, проще было сообщить в письменном виде. Вас бы это избавило от поездки в Женеву.

В его устах Женева казалась другим миром, таким же далеким от нашего дома в Веве, как Москва.

— Вас, кажется, не слишком беспокоит судьба вашей дочери.

— Вы, наверно, знаете ее лучше меня, Джонс, если узнали так хорошо, что решили на ней жениться и, значит, освободили меня от всякой ответственности за нее, какая у меня когда-то, вероятно, была.

— Вы не хотели бы узнать наш адрес?

— Я полагаю, что она живет у вас?

— Да.

— Должно быть, вы значитесь в телефонном справочнике?

— Да. В Веве.

— Тогда вам нет надобности записывать адрес. — Он снова наградил меня одной из своих опасных улыбочек. — Что ж, Джонс, с вашей стороны было любезно зайти ко мне, хотя в этом и не было необходимости. — Он явно меня выпроваживал.

— Прощайте, доктор Фишер, — произнес я.

Он снова заговорил, когда я уже был почти у двери:

— Джонс, вы случайно не разбираетесь в овсянке? Я имею в виду настоящую овсяную кашу. Может быть, поскольку вы уроженец Уэльса… у вас ведь валлийская фамилия…

— Овсянка — блюдо шотландское, — сказал я, — не валлийское.

— Вот оно что, значит, меня неправильно информировали. Спасибо, Джонс, кажется, это все.

Когда я пришел домой, Анна-Луиза встретила меня встревоженно.

— Как вы поладили?

— Да никак мы не поладили.

— Он тебе нахамил?

— Я бы этого не сказал… мы оба его совершенно не интересуем.

— Он улыбался?

— Да.

— Пригласил тебя на ужин?

— Нет.

— Слава богу хоть за это.

— Слава доктору Фишеру, — сказал я, — или это одно и то же?

5

Неделю или две спустя мы поженились в мэрии; свидетеля я привел из своей конторы. От доктора Фишера не было никаких вестей, хотя мы послали ему сообщение о дне нашей свадьбы. Мы были совершенно счастливы, особенно счастливы потому, что будем одни, не считая, конечно, свидетеля. За полчаса до ухода в мэрию мы занимались любовью.

— Ни свадебного торта, — говорила Анна-Луиза, — ни подружек, ни священника, ни родни — вот это замечательно. И так будет торжественнее — почувствуешь себя замужем по-настоящему. А по-другому получается вроде вечеринки.

— Одной из вечеринок доктора Фишера?

— Ничуть не лучше.

В глубине комнаты в мэрии стоял человек, которого я не знал. Опасаясь появления доктора Фишера, я то и дело нервно поглядывал через плечо и увидел очень высокого тощего человека со впалыми щеками; у него подергивалось левое веко, и на секунду мне показалось, что он мне подмигивает; я подмигнул ему в ответ, но встретил отсутствующий взгляд и решил, что это один из чиновников мэрии. Перед столом для нас поставили два стула, а свидетель, некий мосье Экскофье, вертелся у нас за спиной. Анна-Луиза шепнула мне что-то, но я не разобрал.

— Что ты сказала?

— Он из этих жаб.

— Мосье Экскофье? — воскликнул я.

— Нет, нет, тот, сзади.

Началась церемония, и, пока она длилась, человек, стоявший сзади, не переставал действовать мне на нервы. Я вспомнил ту часть английской церемонии бракосочетания, когда священник спрашивает, не знает ли кто-либо причины или препятствия, которые могут помешать этим двум людям сочетаться священным браком, и если да, то пусть объявит об