— Джонс, — автоматически поправил я.

— Простите! Ах, у меня ужасная память. Сама не знаю, почему я решила, что вы мистер Смит. Но это все равно, потому что сейчас мне нужен мужчина. Просто мужчина. И все.

— Это брачное предложение? — спросил я, но она не поняла шутки.

— Я хочу, чтобы вы зашли сюда со мной и показали четыре вещицы, которые вам бы хотелось иметь, если вы были бы достаточно расточительны и решили их купить.

Она потащила меня за руку в магазин, и один вид всех этих предметов роскоши вызвал у меня тошноту, как шоколад за обедом; казалось, все здесь было из золота или платины, хотя для покупателей победнее имелись вещи из серебра и свиной кожи. Я вспомнил о слухах, которые доходили до меня о приемах доктора Фишера, и понял, что знаю, за чем охотится миссис Монтгомери. Она выбрала красный сафьяновый футляр с золотым ножичком для обрезания сигар.

— Вы хотели бы иметь вот это? — спросила она.

«Это» стоило бы мне примерно месячного жалованья.

— Я не курю сигар, — сказал я. И добавил: — Этого не берите. Разве он не дарил их на своем свадебном обеде? Вряд ли доктор Фишер любит повторяться.

— Вы уверены?

— Нет. Впрочем, кажется, тогда были палочки для размешивания коктейлей.

— Так вы не уверены? — спросила она разочарованным тоном и отложила ножичек для обрезания сигар. — Вы не представляете себе, как трудно найти то, что понравится всем — особенно мужчинам.

— Почему бы не раздавать вместо этого чеки? — спросил я.

— Нельзя дарить людям чеки. Это оскорбительно.

— Может, никто из вас и не обидится, если чеки будут на достаточно крупную сумму.

Я заметил, что она взвешивает мои слова, а позднее у меня появилось основание полагать, что она передала мое замечание доктору Фишеру. Она сказала:

— Не годится. Никак не годится. Подумайте только: дать чек генералу — это будет выглядеть как взятка.

— Генералы брали взятки и раньше. К тому же, если он швейцарец, он не может быть генералом. Вероятно, он просто командир дивизии.

— Ну а как можно дать чек мистеру Кипсу! Это же просто немыслимо. Не проговоритесь, что я вам сказала, но мистеру Кипсу фактически принадлежит этот магазин. — Она погрузилась в размышления. — Как насчет электронных золотых часов или, еще лучше, платиновых? Но, может быть, у них они уже есть…

— Новые они всегда сумеют вернуть в магазин.

— Уверена, что никому из них и в голову не придет продавать подарок. Тем более подарок доктора Фишера.

Теперь секрет был выдан, моя догадка подтвердилась. Я увидел, как она запнулась, словно попыталась проглотить сказанное.

Я взял рамку для фотографии из свиной кожи. Словно здешние покупатели были недостаточно сообразительны и не понимали, для чего употребляют такие рамки, администрация вставила туда фотографию кинозвезды Ричарда Дина. Даже я читал газеты и мог узнать это подержанно-молодое лицо и пьяную улыбку.

— Как насчет рамки? — спросил я.

— Ну, вы невозможный человек, — простонала миссис Монтгомери, но все равно, как потом выяснилось, она передала и это мое издевательское предложение доктору Фишеру.

Кажется, она обрадовалась моему уходу. Я ей ничем не помог.

7

— Ты ненавидишь отца? — спросил я Анну-Луизу, пересказав ей события дня, начиная от обеда с испанским кондитером.

— Я его не люблю. — И добавила: — Да, кажется, я его ненавижу.

— Почему?

— Он отравил жизнь матери.

— Как?

— Все дело в его гордыне. В его дьявольской гордыне.

Она рассказала мне, как ее мать любила музыку, которую отец ненавидел — вот тут, без сомнения, была настоящая ненависть. Почему — она не знала, но музыка словно дразнила его тем, что была ему недоступна, разоблачала его тупость. Тупость? Человек, который изобрел «Букет Зуболюба» и сколотил многомиллионное состояние, — тупица? Так или иначе, мать начала убегать в одиночестве на концерты и на одном из них встретила человека, который разделял ее любовь к музыке. Они даже стали вместе покупать пластинки и слушать их тайком у него дома. И когда доктор Фишер разглагольствовал, что струнные концерты — это кошачье мяуканье, она больше не пыталась с ним спорить: ей достаточно было пройти по улице к мясной лавке, сказать два слова в переговорное устройство, подняться на лифте на третий этаж, чтобы целый час с наслаждением слушать Хейфеца. Физической близости между ними не было — Анна-Луиза твердо это знала, супружеская верность не страдала. Физическая близость была с доктором Фишером, и матери она никогда не доставляла радости: это были муки деторождения и огромное чувство одиночества, когда доктор Фишер сопел от удовольствия. Много лет она притворялась, будто и ей это приятно; обманывать мужа не составляло труда — ведь ему было безразлично, приятно ей или нет. Могла бы и не стараться.

Все это она рассказала дочери в приступе истерики.

Потом доктор Фишер обо всем узнал. Он стал ее допрашивать, и она сказала ему правду, а он правде не поверил, хотя, возможно, и поверил, но ему было все равно, изменяла она ему с мужчиной или с пластинкой Хейфеца, с кошачьим концертом, которого он не понимал. Она убегала от него в тот мир, куда он не мог за ней последовать. Его ревность так на нее действовала, что она поверила, будто у него на это есть основания: она почувствовала себя в чем-то виновной, хотя в чем именно — не знала. Она просила прощения, она унижалась, она рассказала ему все — даже какая пластинка Хейфеца ей больше всего нравилась, а потом ей всегда казалось, что в минуты близости он ее ненавидит. Она не могла объяснить это дочери, но я себе представлял, как это было, как он вонзался в нее, словно закалывал врага. Но один решающий удар не мог его удовлетворить. Ему нужна была смерть от тысячи ран. Он сказал, что прощает ее, и это только усугубило чувство ее вины — значит, было что прощать, — но он сказал также, что никогда не сможет забыть ее измены… какой измены? И вот он будил ее по ночам, чтобы закалывать снова и снова. Она узнала, что он выведал фамилию ее друга, этого безобидного маленького любителя музыки, пошел к его хозяину и дал пятьдесят тысяч франков, чтобы тот его уволил без рекомендации. «Хозяином был мистер Кипс», — рассказала она. Ее друг был просто конторщиком, отнюдь не важной персоной, мелкой сошкой, которую легко заменить другой мелкой сошкой. Его единственным достоинством была любовь к музыке, но об этом мистер Кипс ничего не