— Что еще не так?

Отчаяние в голосе парнишки, пытавшегося что–то донести до меня, не могло не тронуть.

— Дядя Джейми остался не затем, чтобы ухаживать за Лаогерой!

— Тогда почему он послал тебя?

Айен сделал глубокий вдох, с новой силой ухватившись за мои поводья.

— Она выстрелила в него. Дядя послал меня за тобой, потому что он умирает.

— Если ты солгал мне, Айен Муррей, — повторила я в двенадцатый раз, — ты будешь жалеть об этом до конца своих дней, каковые будут недолгими!

Чтобы он услышал меня, мне пришлось повысить голос: поднявшийся ветер свистел в ушах, трепал мои волосы, плотно прижимал юбки к ногам. Сама погода прониклась драматизмом момента: огромные черные тучи наползли на горные перевалы, клубясь над утесами, словно морская пена, а отдаленный гром рокотал, как прибой, набегающий на плотный прибрежный песок.

Айен, которому ветер сбивал дыхание, лишь покачал наклоненной вперед головой. Он шел пешком, ведя обоих коней под уздцы по узкой коварной тропке на краю небольшого озерца. Я машинально бросила взгляд на свое запястье, но часов «Ролекс» там, увы, не было. Тучи затягивали западную половину неба. Было трудно сказать, где находилось солнце, но верхний край мрачных, брюхатых облаков светился белой с золотистым оттенком каймой. Определить время по солнцу в таких условиях было затруднительно, но мне казалось, что сейчас еще не вечер.

Лаллиброх находился в нескольких часах езды; я сомневалась, что мы успеем добраться туда до наступления темноты. Следовало признаться, что, направляясь к Крэг–на–Дун, я не слишком спешила: чтобы добраться до лесочка, где меня настиг Айен–младший, мне потребовалось почти два дня, а вот ему на погоню — только один. Правда, он примерно представлял себе, куда я могу направиться, а поскольку сам подковал лошадь, на которой я ехала, то легко узнавал заметные на глинистых проплешинах среди вереска следы копыт. Два дня с моего отъезда и один — или больше — на обратный путь. Значит, три дня с тех пор, как был подстрелен Джейми.

Подробностей от Айена удалось выведать немного: он свою задачу выполнил и в дальнейших разговорах смысла не видел, поскольку стремился как можно скорее вернуться в Лаллиброх.

Правда, он сказал, что Джейми ранен в левую руку, но пуля попала еще и в бок, что уже гораздо хуже. Когда парнишка уезжал, Джейми был в сознании, но у него начинался жар. В ответ же на вопросы о возможных последствиях шока, серьезности горячки или применявшихся способах лечения юный Айен только пожимал плечами. Так что, может быть, Джейми умирает, а может быть, и нет. Это не тот довод, на который я могла бы купиться, как прекрасно понимал и сам Джейми. У меня даже мелькнула мысль, не мог ли он сам выстрелить в себя, сочтя это способом вынудить меня вернуться. Другие не годились: наш последний разговор наверняка оставил его в сомнении относительно перспективности попытки догнать меня и уговорить или вернуть силой.

Пошел дождь, мои ресницы и щеки сделались мокрыми, словно из–за слез. Миновав болотистый участок, юный Айен снова сел верхом, направляясь к последнему перевалу перед Лаллиброхом.

Да уж, Джейми хватило бы хитрости, чтобы придумать такой план, и, безусловно, смелости, чтобы его осуществить. С другой стороны, я никогда не знала за ним безрассудства. Он нередко смело шел на риск (тут мне пришло на ум, что, увы, одним из таких рискованных поступков была его женитьба на мне), но всегда учитывал возможную цену и был готов ее заплатить. Неужели он решил, что ради моего возвращения в Лаллиброх стоит рискнуть жизнью? Это казалось далеким от какой–либо логики, а логике Джейми Фрэзер был весьма привержен.

Я натянула капюшон плаща пониже, чтобы усиливавшийся ливень не попадал на лицо. Плечи и бедра Айена были темны от влаги, дождь стекал с опущенных полей его шляпы, но он сидел в седле прямо, не обращая внимания на непогоду со стойкостью истинного шотландца.

Ладно. Допустим, Джейми не стрелял в себя. Тогда стреляли ли в него вообще? Возможно, он просто сочинил эту историю и отправил своего племянника ко мне? Все, конечно, возможно, да только не тот из юного Айена актер, чтобы ему удалось так убедительно преподнести мне эту ложь.

Я пожала плечами, отчего спереди под плащ затек холодный ручеек, и стала настраивать себя на то, чтобы не гадать попусту, а дождаться приезда на место. Годы медицинской практики научили меня не поддаваться предчувствиям; каждый случай по–своему уникален, и такой же должна быть моя реакция. Правда, одно дело — профессиональная реакция, а другое — личные чувства, держать которые под контролем гораздо труднее.

Каждый раз, покидая Лаллиброх, я думала, что никогда туда не вернусь. И вот я снова здесь. Я уже дважды покидала Джейми, уверенная, что больше никогда его не увижу. Однако я возвращаюсь к нему, как прикормленный голубь на свою голубятню.

— Я скажу тебе одну вещь, Джейми Фрэзер, — проворчала я себе под нос — Если ты не будешь стоять одной ногой в могиле, когда я до тебя доберусь, ты об этом пожалеешь!

ПРАКТИЧЕСКАЯ И ПРИКЛАДНАЯ МАГИЯ

Промокшие до нитки, мы добрались до усадьбы уже через несколько часов после наступления темноты. В доме было тихо и темно, не считая двух тускло освещенных окон внизу, в гостиной. Одна из собак предупреждающе залаяла, но Айен шикнул, она быстро и осторожно обнюхала мое стремя и черно–белым пятнышком скрылась в темноте двора.

Когда юный Айен провел меня в холл, дверь в гостиную открылась и оттуда выглянула осунувшаяся от беспокойства Дженни. Увидев сына, она выскочила в прихожую с радостью, тут же, впрочем, сменившейся праведным материнским гневом.

— Ах ты негодник! — принялась выговаривать она чаду. — Где тебя носило все это время? Мы тут с отцом с ума сходили! — Она с тревогой оглядела его. — У тебя все нормально?

Когда он кивнул, Дженни снова поджала губы.

— Ну ладно. Тебе это припомнится, парень, обещаю! И где же все–таки тебя черти носили?

Долговязый, нескладный и насквозь промокший Айен–младший больше всего походил сейчас на пугало, но своей высокой фигурой полностью загораживал меня от глаз матери. Вместо ответа на упреки Дженни он лишь неловко пожал плечами и отступил в сторону, оставив меня лицом к лицу со своей удивленной матерью.

Похоже, мое возвращение смутило ее даже больше, чем воскрешение из мертвых, во всяком случае, голубые, чуть раскосые, как у брата, глаза округлились так, что превратились в плошки. Долгое время Дженни молча смотрела на меня, потом ее взгляд снова переместился на сына.

— Кукушонок, — сказала она почти обыденным тоном. — Вот ты кто, парень, — здоровенный кукушонок в гнезде. Господь ведает, чьим сыном ты должен был стать, но не моим.

Юный Айен густо покраснел, опустив глаза, и тыльной стороной ладони убрал с лица слипшиеся мокрые волосы.

— Я… в общем, я просто… — начал он, глядя на свои сапоги. — Я не мог…