Его голос поплыл, превратившись в невнятное бормотание, глаза снова закрылись, и темные ресницы легли на высокие скулы.

Я сидела неподвижно, размышляя, что делать дальше, но внезапно его глаза открылись снова. Тяжелые и сонные от лихорадки, они искали мое лицо.

— Это долго не продлится, англичаночка, — сказал он, как будто успокаивая меня; уголок его рта дрогнул в попытке улыбнуться. — Недолго. Потом я коснусь тебя снова. Мне очень хочется коснуться тебя.

— О Джейми!

Движимая порывом нежности, я провела рукой по его пылающей щеке.

Глаза Джейми мгновенно широко распахнулись от потрясения, и он рывком сел в постели, а поскольку это растревожило его рану, он издал душераздирающий вопль.

— Господи Боже мой, Иисус Господь Всемогущий! — простонал он, схватившись за свою больную руку. — Ты настоящая! Чертов, хренов, вонючий, свинячий ад! Господи Иисусе!

— Что с тобой? — спросила я довольно глупо.

Тем временем сверху донеся приглушенный толстыми половицами стук и топот: дикий крик Джейми всполошил обитателей Лаллиброха, и они повскакали с кроватей, чтобы выяснить, в чем дело.

Дженни просунула голову в дверь гостиной, вытаращив глаза. Джейми увидел ее и крикнул: «Убирайся отсюда!» — а потом снова издал мучительный стон.

— Бо–оже, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Что, ради святого имени Господа, ты здесь делаешь, англичаночка?

— Что ты этим хочешь сказать? — удивилась я. — Ты сам послал за мной, вот я и пришла.

Он разжал челюсти и осторожно ослабил хватку на своей левой руке. Поскольку последовавшее за этим ощущение оказалось неудовлетворительным, он тут же снова обхватил больную руку и произнес что–то по–французски, упоминая репродуктивные органы разнообразных святых и животных.

— Ради бога, ложись! — сказала я и, взяв за плечи, уложила его на подушки, не без тревоги отметив, как натянулась на костях разгоряченная кожа.

— Я думал, что ты привиделась мне в горячке, пока не ощутил твое прикосновение, — произнес он, тяжело дыша. — Какого дьявола ты появилась здесь, выскочив, как чертик, у моей постели и испугав меня до смерти?

Он поморщился от боли.

— Господи, такое ощущение, что моя чертова рука отвалится у плеча. Ох, да пропади оно пропадом! — воскликнул он, когда я решительно отцепила пальцы его правой руки от левой.

— Разве ты не посылал Айена–младшего сказать мне, что умираешь? — спросила я, ловко закатывая рукав его ночной рубашки.

Рука выше локтя была замотана огромной повязкой, и я потянула за конец полотняной полоски.

— Я? Нет! Ой, больно!

— Будет еще больнее, прежде чем я с тобой закончу, — сказала я, осторожно разматывая тряпицу. — Ты хочешь сказать, что этот маленький прохвост отправился за мной по собственной инициативе? А ты, стало быть, не хотел, чтобы я вернулась?

— Чтобы ты вернулась? Нет! Чтобы ты вернулась ко мне только из жалости, какую можно испытывать и по отношению к собаке в сточной канаве? Черта с два! Наоборот, я запретил этому негоднику отправляться за тобой!

Он яростно сверкал глазами, сдвинув рыжие брови.

— Я врач, а не ветеринар, — холодно сказала я. — И если ты не хотел, чтобы я вернулась, то что ты тут такое молол раньше, пока не сообразил, что я не видение? Ладно, закуси одеяло или что–нибудь: Я собираюсь заняться раной.

Вместо этого он закусил губу и не издал ни звука, только резко втянул воздух через нос. Слабое освещение не позволяло судить о цвете его лица, но глаза закрылись, а на лбу выступили мелкие бусинки пота. Я отвернулась и полезла в ящик стола Дженни, где хранились свечи. Для того чтобы что–то сделать, мне требовалось больше света.

— Очевидно, парнишка сказал мне, что ты умираешь, только чтобы привести меня сюда. Надо думать, он решил, что иначе я не вернусь.

Свечи оказались на месте, прекрасные свечи из пчелиного воска, из ульев Лаллиброха.

— Как бы то ни было, я действительно умираю, — раздался за моей спиной его голос, сухой и ровный, несмотря на сбивчивое дыхание.

Я обернулась к нему в некотором недоумении. Его глаза остановились на моем лице совершенно спокойно. Боль в руке чуть уменьшилась, но дышал он по–прежнему неровно, и глаза были тяжелыми и яркими от жара. Я ответила не сразу: зажгла найденные свечи, вставила их в большие канделябры, использовавшиеся по торжественным случаям, и пять дополнительных огоньков осветили комнату так, будто в ней собрались давать прием. Не расположенная к пустым разговорам, я склонилась над постелью.

— Давай–ка посмотрим.

Сама рана представляла собой рваную темную дыру с коростой по краям и голубоватым налетом. Когда я надавила на плоть по обе стороны от раневого отверстия, оно расширилось и выступило некоторое количество гноя. Джейми беспокойно пошевелился, ощущая, как кончики моих пальцев мягко, но настойчиво прощупывают его мышцу.

— Ну, инфекция, приятель, у тебя имеется, но дело зашло не так уж далеко, — сказала я. — Твой племянник говорил о второй ране, в боку. Пуля пробила руку или был еще один выстрел?

— Пробила руку. Дженни извлекла пулю из моего бока. Но там рана пустяковая, примерно в дюйм.

Говорил он отрывисто, коротко, губы между фразами непроизвольно сжимались.

— Давай–ка посмотрим, куда она прошла.

Джейми очень медленно отвел свою руку от бока, и я поняла, что любое движение для него чрезвычайно болезненно. Выходная рана находилась как раз над локтевым суставом, на внутренней стороне плеча, но не прямо напротив входной раны — пуля отклонилась.

— Попала в кость, — констатировала я, стараясь не представлять себе, каково это по ощущениям. — Ты не знаешь, кость не сломана? Я не хочу тормошить тебя больше, чем это необходимо.

— Спасибо за милосердие, — проговорил Джейми, пытаясь улыбнуться, хотя мышцы лица плохо ему повиновались. — По–моему, кость не сломана. Я ломал ключицу и руку раньше, а сейчас ничего похожего. Хотя болит сильно.

— Да уж, надо думать, — Я осторожно прощупала его бицепс — Как далеко вверх распространяется боль?

Он бросил взгляд на раненую руку.

— Такое ощущение, будто в руку мне засадили раскаленную кочергу, но не в кость. Однако сейчас у меня болит не только рука, а и весь бок горит.

Он снова облизал губы и смущенно попросил:

— Ты не дашь мне глоток бренди? А то знаешь, каждый стук сердца отдается.

Я налила в чашку воды из графина и поднесла к его губам. Он поднял брови, но жадно выпил, уронил голову на подушку и некоторое время глубоко дышал, закрыв глаза. Потом уставился на меня.

— Дважды в жизни меня чуть не прикончила лихорадка, но эта, скорее всего, прикончит. Я бы не стал посылать за тобой, но… я рад, что ты здесь.