без удивления. Тотчас по окончании чтения представители встали, удостоверили акт вручения контрпроекта и объявили, что пошлют его в штаб-квартиру государей, а переговоры можно считать оконченными и теперь они покинут Шатийон в течение сорока восьми часов.

Ответ на врученный 15 марта контрпроект должен был прийти не позднее чем через два дня, то есть 17-го; конгресс распускался 18-го. Коленкур тотчас сообщил об этом Наполеону в Реймс.

Наполеон это предвидел и уже принял решение. Прибыв в Реймс вечером 13-го, он решил провести там 14, 15, 16 и даже 17 марта, дабы предоставить отдых войскам, переформировать наспех организованные в Париже корпуса и верно оценить направление движения союзников, прежде чем принимать решение о собственном движении. Хотя его второе движение против Силезской армии оказалось не столь успешно, как первое, а потеря Суассона и результаты сражений при Краоне и Лаоне обманули его надежды, тем не менее Блюхер был весьма потрепан, а Шварценберг, хоть и вернулся с Оба на Сену, не решился выдвинуться дальше Ножана. Прежде чем выдвигаться дальше, князь, казалось, ждал, что Наполеон выдаст свои намерения. Вдобавок, бой в Реймсе – слабая награда за жестокие разочарования – всё же произвел на союзников сильное впечатление. Ведь Наполеон всё еще не считал себя побежденным и по-прежнему ожидал от противников неверного движения, чтобы напасть на них со своей молниеносной стремительностью.

Всем иным планам он по-прежнему предпочитал план приближения к крепостям, присоединения их гарнизонов и расположения на коммуникациях неприятеля. К исполнению этого плана его побуждало и прибытие в Реймс генерала Жансана с 5–6 тысячами человек из крепостей Арденн. Собранные в компактный корпус солдаты гарнизонов благополучно пробрались через захваченные провинции. Как мы знаем, Наполеон уже приказывал генералу Мезону взять из Лилля, Валансьена и Монса, то есть из крепостей Бельгии, всех, кто не был нужен для непродолжительной обороны, сформировать небольшую армию и соединить ее с теми, кто придет из Антверпена. Он предписал Карно, героически сопротивлявшемуся англичанам в Антверпене, оставить в крепости только моряков и несколько недавно организованных батальонов и отправить 6 тысяч человек к Мезону. Он также предписывал Мерлю выйти из Маастрихта и крепостей Мааса, а Дюрютту и Морану – из Меца и Майнца (приказы дошли по назначению и должны были исполниться), рассчитывая таким образом привлечь из крепостей, от Антверпена до Майнца, около 50 тысяч человек. Наполеону не было нужды идти в Майнц или Мец, чтобы присоединить эти подразделения, которые могли довести численность армии до 120 тысяч человек. Присоединить их позволяло простое движение в верховья Марны через Шалон, Витри и Жуанвиль, не слишком отдалявшее армию от участка операций. К тому же задуманное движение помещало Наполеона на коммуникации противника и представляло, тем самым, надежное средство отвести союзников от Парижа.

Однако против подобного плана имелись два возражения: недостаток оборонительных укреплений вокруг Парижа и моральное состояние великого города. Как мы уже говорили, Наполеон откладывал возведение необходимых укреплений до последней минуты из опасения встревожить население. Столицу Франции даже не окружили земляными редутами, только установили нескольких защищенных частоколами батарей перед городскими воротами. Гарнизон составляли 12 тысяч национальных гвардейцев, набранных из миролюбивых и совсем не активных граждан, и 15–20 тысяч человек со сборных пунктов с многочисленной артиллерией. При энергичном командующем этих сил было бы достаточно, чтобы не пускать неприятеля в Париж в течение нескольких дней, особенно если раздать ружья населению предместий.

Но еще большее препятствие для обороны столицы представляло моральное состояние населения. Испытывая и страх перед захватчиками и ненависть к деспоту, который привел европейские армии к стенам Парижа, население при первом появлении неприятеля могло сдаться, и партия недовольных могла сделаться деятельным орудием возмущения. В этом была величайшая слабость Империи, куда более опасная, нежели слабость, порожденная истощением военных ресурсов. Будь Наполеон императором, принадлежавшим к старой династии, или благоразумным государем, сохранившим доверие страны, он мог бы впустить врага в Париж, как впустил его некогда Фридрих Великий в Берлин, и потерпеть поражение вполне исправимое. Для Наполеона же вступление врага в столицу, облегченное отсутствием оборонительных сооружений, означало не военную неудачу, но почти гарантированную революцию.

Таковы были возражения, несомненно, серьезные, против любого плана, приводившего к удалению от Парижа, но поскольку система поочередных сражений с Блюхером и Шварценбергом между Сеной и Марной стала почти неосуществимой, нужно было во что бы то ни стало переменить тактику, и не было лучшей тактики, чем та, которая вела к расположению в тылах неприятеля. Не имея выбора, Наполеон пытался убедить себя, что политическая опасность невелика, что стряхнуть иго его власти не хватит смелости, и что парижане, возглавляемые его братьями, сумеют защититься. Так, по необходимости и под действием последних иллюзий, он принял глубоко продуманный в военном отношении план движения к крепостям, для успеха которого требовалось только одно: чтобы Париж продержался пять-шесть дней.

Когда войска отдохнули и с диспозициями было покончено, Наполеон отбыл из Реймса и утром 17 марта передвинулся в Эперне, дабы иметь возможность лучше судить о том, что надлежит делать в сложившихся обстоятельствах. Париж был встревожен двумя известиями: о новом приближении князя Шварценберга, пославшего авангарды в самый Провен, и о событиях, случившихся в Испанской армии между Байонной и Бордо. Разместившись на берегу Марны в Эперне, Наполеон надеялся понять, нужно ли без промедления бросаться в тыл Шварценбергу чтобы остановить движение к столице, или можно исполнить план передвижения к крепостям. Диспозиции еще накануне были задуманы в виду обеих целей: направив основные силы на Эперне, Наполеон послал Нея с пехотой Молодой гвардии в Шалон. В случае движения к крепостям ему оставалось только передвинуть все корпуса в Шалон вслед за Неем; при необходимости броситься в тыл Шварценбергу, он мог отвести войска к Фер-Шампенуазу.

Отбыв из Реймса утром 17-го, он прибыл в Эперне к вечеру. В Реймсе он оставил Мортье – для содействия Мармону в обороне Берри-о-Бака – и приказал обоим сдерживать в течение нескольких дней Блюхера, защищая от него переправы через Эну и Марну. По прибытии в Эперне Наполеон узнал, что Шварценберг продвинулся за Сену весьма далеко. Он даже так далеко ушел в направлении Парижа, что успех нападения на его тылы казался гарантированным, ведущим к большим последствиям, как победа в Монмирае, и политически необходимым по причине крайней растерянности умов в столице. Оттуда во весь голос взывали к Наполеону, ибо не могли смотреть на приближение неприятельских штыков, не обращаясь тотчас к нему за помощью. Расстройство парижан усилили события в Байонне и Бордо. События эти, весьма опасные, как мы увидим, вдохнули во врагов правительства новые