жену и сына. Они выглядели чуть ли не ровесниками. Возможно, оттого, что Наташа была маленького роста и сохранила девичью фигуру, возможно, оттого, что ни одной секунды не стояла на месте, была по-девчоночьи бойка, смешлива, а возможно, Исакову просто так казалось, в конце концов, он-то был судьей пристрастным.

За ужином Наташа наступила ему на ногу и сказала:

— Петр, ты же всегда хотел, чтобы Коля занимался спортом.

— Нехорошо, когда слово противоречит делу, отец. — Николай подмигнул матери и, подбадриваемый молчанием отца, продолжал: — У Сашки есть тренировочный костюм, у Володьки уже второй, у меня, между прочим, тоже есть…

Исаков поднял голову, сын замолчал.

— Наташа, как мы ухитрились вырастить такого парня? Где твое самолюбие, старик? Мы договорились — ты проиграл.

Исаков сидел, опустив широкие плечи, и был он совсем не тот человек, что в МУРе. Наташа видела, как он устал, как нервничает, что ему трудно, видно, опять что-то случилось на работе. Она понимала: сейчас следует промолчать, но не выдержала:

— Как иногда я хотела, чтобы тебя побили!

— Меня мало били? — вяло удивился Исаков.

— Чтобы победили! Я устала от твоего чемпионства… Ты ушел с ринга, я надеялась… Все снова, и конца не будет…

Наташа подождала ответа, хотя не сомневалась, что муж промолчит.

Она немного поостыла. Пройдет, решила она, ведь всегда проходит. Нужно время, терпение, он вернется к ней и рассмеется: «Я еще ничего, Наташка». Некоторое время он будет бегать веселый, беззаботный, как школьник в летние каникулы. Начнутся подарки, театры, веселые компании, он будет торопиться, гнать жизнь быстрее, быстрее. Затем снова начнет задумываться, молча лежать на диване, отвечать с опозданием и невпопад. Потом замолчит.

Она подошла к мужу, обняла за плечи, он на секунду прижался к ней, словно ища поддержки. Когда ему бывало худо, он всегда молчал. Люди, знавшие Исакова плохо, считали, что живет он легко, играючи — близкие так не считали, а его молчаливость объясняли сильной волей или гордостью. Исаков же просто стеснялся и побороть свою стеснительность не мог. Он клял себя последними словами, что не умеет быть откровенным, хотел бы иметь возможность пожаловаться, но, лишенный ее, лишь злился, слушая откровения и жалобы других людей.

Легли они рано, но заснуть не удавалось. Ночь предыдущую он почти не спал, и день был достаточно тяжелый, а сон лишь коснулся — на секунду прикрыл веки — и пропал. Исаков лежал на спине, заложив руки за голову, недавний разговор с тренером заставил вспомнить о ринге.

Понимая, что все равно не заснет, он лежал, слушал легкое дыхание жены и вспоминал. Многие, очень многие свои поступки прошлого Исаков объяснить не мог.

Впервые выиграл первенство страны и поступил в юридический институт. Почему в юридический? Был слаб в математике? Не очень убедительно. Выиграл Олимпийские игры и пошел на оперативную работу. В двадцать пять лет его уже называли по имени-отчеству, все были убеждены: станет тренером, впереди сборная страны. Он стал не тренером, а лейтенантом милиции. Почему? Романтика? Знал точно: романтики не будет. Ее и не было, по крайней мере тогда.

Дорогомиловский рынок. Очень хорошо он запомнил Дорогомиловский рынок. Он только вернулся из Лондона, выиграл первенство Европы, в последний день мэр города давал пышный прием. Прилетел, явился на работу, и первое оперативное задание. В скупочном пункте Дорогомиловского рынка ждали появления давно разыскиваемого убийцы. В рваной телогрейке, в сбитых набок кирзовых сапогах Исаков толкался среди барыг и трясущихся алкоголиков, ждал. Ждал и вспоминал прием в Лондоне.

Часто дождило, было мокро и холодно, больше всего его почему-то раздражали запахи. Гниющие овощи, водочный перегар. Тупо слоняясь по рынку, он хлюпал по лужам, на липких пивных бочках драл ржавую таранку и отупел до того, что не узнал бы разыскиваемого, столкнись с ним нос к носу. В те дни он еле сдержался, уж слишком разительна и мгновенна была перемена. Хотелось бросить все, явиться в управление, крикнуть: «Вы что, с ума сошли? Я же Исаков!..»

Убийцу задержали в багажном отделении Казанского вокзала.

Наверное, тогда Исаков и стал работником уголовного розыска.

Он еще выступал, даже вновь выиграл первенство страны. Все удивились, когда он ушел с ринга. Почему ушел? Спорт переставал быть единственным, главным в жизни? Может, так, а возможно, боялся проиграть, уйти битым. Сегодня Иваныч сказал — рано ушел. Кто знает?

Убийство совершил боксер, настоящее вытащило на свет прошлое. Что-то важное сегодня сказал Иваныч?

Исаков провел рукой по глазам и услышал, как Наташа повернулась на своей кровати и позвала:

— Петр?

Он молчал, надеясь, что Наташа подумает, что ошиблась, и заснет. Но обмануть жену он не мог никогда. Наташа всегда знала, спит он или нет.

— Хватит думать, Исаков. Давай лучше чайку попьем.

Они пошли на кухню пить чай, и Исаков неожиданно вспомнил фразу тренера. Иваныч сказал: «Заявись, заявись! Вот бы зрелище получилось! Все старики сбежались бы!»

На следующий день вышел из отпуска Федор Владимирович Попов. Подполковник пятидесяти четырех лет от роду, он работал в уголовном розыске с первых дней войны. Внешностью он обладал незаурядной. Круглая голова плотно сидела на широких сутулых плечах, ноги были коротковаты для массивного торса, зато руки с тяжелыми кистями были длины более чем достаточной.

Войдя к Исакову в кабинет, он протянул руку:

— Здравствуй, Петр. Вернулся. Слышал, боксера ловим? Ну-ну. — Не ожидая ответа, Попов тяжело повернулся, хитро глянул на сидевшего за соседним столом Виктора. — Где Мягков? — Он вынул из кармана пачку писем. — Из канцелярии передали.

Виктор понимающе улыбнулся:

— Париж, Нью-Йорк, Лондон? — Он взял у Попова письма в изрядно засаленных конвертах, некоторые сложены треугольником.

— Ты заимей такую почту, парень. — Попов говорил Виктору, а смотрел на Исакова. — Верно, Петр?

Исаков не ответил. Он подождал, пока Попов выйдет, перебросил через стол Виктору список старых боксеров, который они составили с тренером, и почувствовал себя предателем. Не все здесь были его друзьями, он даже не всех помнил как следует, но это были, конечно, честные ребята. Проверять их, не верить… Где-то подсознательно не хотелось, чтобы работа Виктора оказалась удачной. Исаков предупредил, что нужны только фотографии, ничего больше.

Виктор выполнил задание к вечеру.

Переснятые в паспортном столе, увеличенные до портретного формата, фотографии были не особенно четкие. Ефрейтор внимательно разглядывал каждую и уверенно откладывал в сторону. Солдат Костюк сидел здесь же, в кабинете. Следили за ефрейтором и Исаков с Мягковым. Исаков напрягался, облегченно вздыхал, когда очередная фотография откладывалась в сторону. Наконец последний снимок был отложен, ефрейтор вытянулся и