Беннелл был слишком удивлен, чтобы говорить.

— Доктор, вы можете считать меня подозрительным ублюдком, неисправимым ксенофобом и фашистом, в любую секунду готовым открыть стрельбу, — сказал Лиленд. — Но меня назначили сюда не только для того, чтобы скрывать от общества правду, но и для того, чтобы защищать общество. Я обязан думать о худшем и действовать так, словно его нельзя избежать.

— Господи Исусе! — воскликнул Беннелл. — Вы полные, неисправимые параноики, вы оба!

— Я ждал от вас такой реакции, — сказал Лиленд, — независимо от того, остаетесь вы полноправным представителем человеческой расы или нет. — Затем обратился к Хорнеру: — Идем! Ты должен отремонтировать полиграф.

Хорнер вышел в Узел, а Лиленд двинулся следом.

— Постойте! Подождите! — окликнул их Беннелл. Лиленд обернулся и посмотрел на бледного чернобородого человека. — Хорошо, полковник. Ладно. Могу понять вашу подозрительность — ведь это часть вашей работы. И все же это безумие. Нет ни малейшей вероятности, чтобы я или кто-то из моих людей мог… стать вместилищем для кого-то другого. Это невозможно. Но раз вы были готовы убить меня, раз я вызвал у вас подозрение, значит вы готовы убить и всех, кто работает со мной, если решите, что нами кто-то завладел?

— Без колебаний, — резко сказал Лиленд.

— Но если бы я и мои люди трансформировались, если бы дошло до этого — но до этого никогда не дойдет, — то неужели вы не понимаете, что и весь персонал Тэндер-хилла тоже может трансформироваться? Не только те, кто знает, что́ находится в пещере, но и все прочие, военные и гражданские, вплоть до генерала Альварадо.

— Да, конечно, я понимаю. — Лиленд кивнул.

— И вы готовы убить всех, кто здесь находится?

— Да.

— Господи Исусе!

— Если вы надумали бежать, — сказал Лиленд, — можете пока забыть об этом. Полтора года назад, предвидя такую вероятность, я тайно ввел специальную программу в систему безопасности Бдительного. По моему указанию Бдительный может устанавливать новый пропускной режим, запрещающий всем выход из Тэндер-хилла. Без введения специального кода, конечно.

Беннелл преисполнился негодования и праведного гнева:

— Вы хотите сказать, что заточите нас здесь из-за своей надуманной… — Он замолчал, когда понял, в чем дело. — Боже мой, вы бы не сказали мне об этом, если бы уже не активировали новую программу в Бдительном.

— Верно, — сказал Лиленд. — Чтобы попасть сюда, я прошел идентификацию, приложив к сканеру левую, а не правую ладонь. Это было командой на введение нового режима. Никто, кроме меня и лейтенанта Хорнера, не сможет выйти из Тэндер-хилла, пока я не решу, что это безопасно.

Лиленд Фалкерк вышел из кабинета в Узел, настолько довольный собой, насколько это позволяли нынешние тревожные условия. На это ушло полтора года, но он все же наконец потряс невыносимо сдержанного Майлса Беннелла.

Если бы он решился еще на одно откровение, он мог бы поставить этого ученого на колени. Но существовала тайна, которую полковник должен был держать при себе. Уже имелся план уничтожить всех и вся в Тэндер-хилле, если он решит, что они инфицированы и выдают себя за людей. У него имелись средства, чтобы превратить все это сооружение в расплавленный шлак и пресечь эпидемию на корню. Загвоздка состояла в том, что ему пришлось бы убить и себя. Но он был готов пойти на такую жертву.

Проспав всего пять с половиной часов, Д’жоржа приняла душ, оделась и отправилась к Блокам. Марси и Джек Твист сидели за кухонным столом и не заметили, как она вошла. Д’жоржа остановилась у входа в гостиную и некоторое время наблюдала за ними, чего они не замечали.

Этой ночью, в четыре сорок, Д’жоржа, Джек и Брендан встретились со второй выездной группой в мини-маркете, после чего вернулись в мотель. Джек спал на полу в гостиной Блоков, так что Марси не осталась одна, когда Фей и Эрни утром уехали, каждый по своим делам. Д’жоржа хотела забрать дочку к себе в номер, но Джек сказал, что будет рад присмотреть за Марси, когда та проснется.

— Послушайте, — сказал он, — она спит вместе с Фей и Эрни. Если мы будем сейчас переносить ее, то разбудим их. А всем нам сегодня нужно как можно лучше выспаться.

— Но Марси спит уже несколько часов, — возразила Д’жоржа. — Она проснется раньше вас. Разбудит.

— Пусть лучше разбудит меня, чем вас, — ответил он. — Нет, правда, мне не нужно много сна. И никогда не было нужно.

— Вы хороший человек, Джек Твист, — сказала она.

— Да я святой! — проговорил Джек тоном, полным самоиронии, на что Д’жоржа совершенно серьезно возразила:

— Пожалуй, я не встречала никого лучше.

За те часы, что они ездили по городу в «чероки» Джека, она твердо убедилась в этом. Он был умен, наделен чувством юмора, восприимчив, мягок, умел слушать, как никто из ее знакомых. В половине второго ночи Брендан объявил, что умирает от усталости, улегся на заднее сиденье и мгновенно уснул. Д’жоржа расстроилась, когда священник решил ехать с ними, но не понимала почему, пока отец Кронин не уснул. Тут ей стало ясно, что ее чувства не имеют никакого отношения к священнику: ей хотелось заполучить Джека Твиста для себя одной. Когда Брендан перестал мешать ей, она получила то, чего подсознательно хотела все это время, и теперь, полностью подпав под обаяние Джека, принялась рассказывать ему о себе больше, чем рассказывала кому-либо еще после расставания с уехавшей в другой город ближайшей подругой — обеим было тогда шестнадцать. За семь лет брака она ни разу не говорила с Аланом так откровенно, как с Джеком Твистом — человеком, с которым познакомилась меньше двенадцати часов назад.

Теперь, стоя за кухонной дверью в доме Блоков и глядя на Джека с Марси, Д’жоржа отметила еще одну его хорошую сторону. Он умел легко разговаривать с ребенком, без малейшей нотки снисходительности или скуки в голосе; не многим взрослым удается такое. Он шутил с Марси, спрашивал ее про любимые песни, еду, фильмы, помог ей закрасить одну из последних, еще не закрашенных лун в ее альбоме. Но Марси пребывала в более глубоком и еще более пугающем, чем накануне, трансе. Она не отвечала Джеку, лишь бросала на него редкие и недоуменные взгляды, что, однако, не обескураживало его. Д’жоржа вспомнила, что он восемь лет разговаривал с находившейся в коме женой, никак не реагировавшей на его присутствие, а потому в ближайшее время вряд ли он потеряет терпение, возясь с Марси. Д’жоржа постояла в тени, за дверью, несколько минут, не выдавая себя, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью при виде Джека и озабоченностью при виде дочери, которая еще глубже погрузилась в состояние, все больше наводившее Д’жоржу на мысли об аутизме.

— Доброе утро, — сказал Джек: он заметил Д’жоржу и оторвался от альбома с красными лунами. — Выспались? Давно здесь стоите?

— Недавно, — ответила та, входя на кухню.

— Марси, скажи маме «доброе утро», — обратился к девочке Джек.