Но где их тюремщики и мучители? Неужели специалисты по промывке мозгов были настолько уверены в эффективности медикаментов и приборов, что позволили себе оставить семью в одиночестве и сбегать в «Макдоналдс»? Неужели не было риска, что кто-то из них в момент просветления может вырвать иглу из вены, встать и убежать?

Паркер подошел к той девочке, что лежала ближе к нему, заглянул в ее пустые глаза. Несколько секунд она смотрела, не шевеля ресницами, и вдруг неистово заморгала — десять, двадцать, тридцать раз, потом снова уставилась перед собой немигающим взглядом. Она не видела Паркера. Тот помахал рукой перед ее глазами — никакой реакции.

Паркер заметил у нее в ушах наушники, подсоединенные к магнитофону, который лежал на подушке рядом с ее головой. Он наклонился над ней, приподнял на дюйм один из наушников и услышал мягкий, мелодичный и очень успокаивающий женский голос: «Утром в понедельник я заспалась. Отель замечательный, так и хочется спать допоздна, потому что персонал ведет себя тихо, уважительно. Вообще-то, это еще и загородный клуб, поэтому он не похож на другие отели, где горничные сразу после восхода поднимают шум и гвалт. Нет, винодельческую страну мало только любить! Тут хочется когда-нибудь поселиться. В общем, когда мы с Крисси наконец встали, то отправились на долгую прогулку, вроде как собирались встретить хороших мальчиков. Но так никого и не встретили». Гипнотический ритм женского голоса испугал Паркера. Он вставил наушники обратно.

Ему стало ясно, что Салко — один человек или сразу несколько — вспомнили что-то из пережитого в мотеле «Транквилити» позапрошлым летом. И теперь эти воспоминания снова подавлялись. На нынешнем сеансе промывки мозгов им насаждались новые фальшивые воспоминания — с помощью многократного проигрывания записи, которая, видимо, не только содержала звуковое послание, но и оказывала подсознательное воздействие.

Доминик в нескольких словах объяснил это Паркеру, когда звонил ему вечером в субботу и воскресенье. Но Паркер в полной мере оценил всю чудовищность заговора, лишь когда услышал коварный шепот, лившийся в ухо одной из сестер Салко.

Он подошел к изножью кровати и посмотрел на другую сестру, чьи глаза, как у первой, то смотрели пустым взглядом, то принимались мигать с сумасшедшей скоростью. Не пострадают ли они физически или умственно, если он вытащит иглы из вен, отсоединит сестер от аппаратов и выведет из дому до возвращения похитителей? Нет, лучше найти телефон, вызвать полицию…

Неизвестно, как давно за Паркером наблюдали, но он вдруг почувствовал, что в доме есть еще кто-то — не только он и близнецы. Он вздрогнул и развернулся к двери, через которую в комнату вошли двое. На них были темные брюки, белые рубашки с закатанными рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами, ослабленные галстуки. Позади них в дверях стоял еще один человек — в очках и костюме, с галстуком, затянутым на шее. Наверняка правительственные агенты: никто другой не стал бы облачаться в деловую одежду, занимаясь столь сомнительными делами.

Один из них сказал:

— Ты что еще за хрен?

Паркер не стал напускать туману, по-идиотски заявлять о своих правах гражданина США, вообще не стал отвечать. Он метнулся к задернутым шторам, молясь о том, чтобы за ними оказалось большое окно или раздвижная балконная дверь, чтобы стекло раскололось от удара, а штора защитила его от серьезных порезов, чтобы он оказался снаружи и успел уйти, прежде чем они сообразят, что случилось. Если же шторы гораздо шире окон и за ними по большей части стена, а не стекло, он крепко вляпался. Трое у него за спиной удивленно вскрикнули в тот момент, когда Паркер коснулся штор, потому что явно считали, что он уже у них в руках. Подобный набравшему ход локомотиву, Паркер ринулся сквозь шторы, со страшной силой врезался в стекло, его плечо и грудь сотряслись. Что-то подалось с громким треском и скрежетом, задребезжало стекло, и он оказался на дневном свету, смутно осознавая, что там были поставлены французские, а не раздвижные двери и что ему повезло — замок держался на соплях.

Он очутился на балконе второго этажа, где стояли два шезлонга красного дерева и столик со стеклянной столешницей, на который он и упал. Впрочем, он еще не успел толком упасть, ударившись коленями и ободрав икры, как уже стал подниматься, затем перевалился через перила балкона и прыгнул вниз, молясь о том, чтобы не попасть на какой-нибудь жесткий кустарник и не лишить себя мужского достоинства, напоровшись на острую, твердую ветку. Он пролетел футов двенадцать и очутился на голой земле, ушиб другое плечо и спину, но все кости остались целы. Он перекатился, поднялся на ноги и побежал. Неожиданно перед ним встрепенулась, затрепыхалась, сотряслась листва, потом — он продолжал бежать — от дерева отлетели кусочки коры, и он понял: в него стреляют. Звуков выстрелов не было слышно. Стреляли из пистолетов с глушителями. Он зигзагами побежал к границе участка, упал на клумбу с азалиями, поднялся, побежал дальше, добрался до живой изгороди, перелез через нее, снова побежал.

Эти трое были готовы его убить, лишь бы он никому не рассказал о том, что видел в доме Салко. Сейчас они, вероятно, поспешат перевезти близняшек в другое место. Если он найдет телефон и вызовет полицию, а убийцы окажутся правительственными агентами, на чью сторону встанет полиция? Кому они поверят? Эксцентричному художнику в нелепом наряде, с окладистой бородой и растрепанной гривой волос или трем аккуратно одетым агентам ФБР, которые заявят, что находились в доме Салко на законных основаниях, а преступником является он, Паркер Фейн, которого они пытались задержать? Если они потребуют его ареста, откажут ли им полицейские?

Господи Исусе!

Он побежал мимо «темпо», потом вниз по склону неглубокой лощины, между деревьями, через подлесок, поднялся на другой склон лощины, оказался в чьем-то заднем дворе, перебежал по газону в другой двор, пронесся вдоль стены дома, выскочил на улицу, поспешил с нее на другую. Он перешел на быструю ходьбу, чтобы не привлекать к себе внимания, но с каждым шагом, петляя, уходил все дальше от дома Салко.

Он знал, что ему делать. Весь этот ужас яснее, чем когда-либо, свидетельствовал о том, что жизнь Доминика висит на волоске. Паркер давно знал, что его друг в опасности, что он вляпался в историю гигантского масштаба, но одно дело — понимать это умом, другое — нутром. Оставалось только лететь в округ Элко. Доминик Корвейсис был его другом — наверное, лучшим другом, — а друзья так и должны поступать: разделять все беды, вместе давать отпор тьме. Он мог отступить, вернуться в Лагуна-Бич, продолжить работу над начатой вчера картиной. Но тогда он перестанет нравиться себе, и это будет невыносимо, ведь он всегда страшно нравился себе.

Нужно было добраться до аэропорта Монтерея, сесть на рейс до международного аэропорта Сан-Франциско, а оттуда лететь на восток, в Неваду. Он знал, что люди, которых он видел в доме Салко, не будут искать его в аэропорту. «Ты что еще за хрен?» — вот единственное, что он слышал от них. Если они не знают, кто он такой, то, скорее всего, решат, что встретили кого-то из местных. На ключах от «темпо» был ярлычок прокатной компании, но ключи лежали в его кармане. Через час-другой плохие парни, конечно, выяснят, что машину взяли в аэропорту, но он к тому времени уже будет лететь в Сан-Франциско.