Войтылу пугало, что на волне эйфории от свержения коммунизма поляки готовы сменить один материализм на другой. Не случайно именно сейчас он позволил наконец опубликовать свое интервью 1976 года, где ставил на одну доску марксизм и либерализм. Потому-то и устремился на родину со скрижалями в руках, чтобы поляки вспомнили, кому они обязаны освобождением; чтобы не вздумали, подобно немцам после Первой мировой, строить демократию, оторванную от духовных (то есть христианских) корней. И наткнулся на глухое непонимание. Оно и понятно — люди живут сегодняшним днем, а римский папа рассуждал о вечном. Раньше, когда он говорил о жизни по Евангелию, это находило отклик, поскольку воспринималось как выпад против коммунистов. Теперь же, когда он продолжал говорить то же самое, на него взирали как на оторванного от реальности резонера — коммунисты ведь больше не стояли у власти. Постичь философские глубины учения понтифика редко кому удавалось, да и мало кто к этому стремился. Поддержал его разве что министр культуры Марек Ростворовский — сын краковского драматурга Кароля Хуберта Ростворовского, прототипа одного из второстепенных персонажей «Брата нашего Бога» (и завзятого антисемита, надо сказать). Встречая Иоанна Павла II в Большом театре Варшавы, он с тревогой заявил, что ныне, когда уже нет общего врага (то есть партии), деятели культуры не так охотно черпают вдохновение в католичестве[1051].

В Радоме Иоанн Павел II помянул жертв столкновений рабочих и милиции в 1976 году, отметив, что их страданиями была вымощена дорога к справедливости. Этот пассаж послужил ему отправной точкой для вселенских обобщений на базе шестой заповеди — «Не убий». « наше столетие отягощено смертью миллионов безвинных людей», — сказал римский папа. — Особенное потрясение должна вызывать судьба евреев и цыган, которых пытались уничтожить целиком. Откуда взялась такая жестокость? Из программ расовой и этнической ненависти, а те — из нарушения людьми шестой заповеди. Ибо «Не убий» — запрет абсолютный. Наделив некие общественные группы правом осуждать на смерть тех или иных лиц, люди допустили возможность убийства, вследствие чего Божье предписание «Не убий» сменилось человеческим «Можно убивать» и даже «Нужно». Это отразилось на судьбе не только живущих, но и тех, кому не позволили родиться, ибо аборт — такое же убийство (в подтверждение своих слов понтифик рассказал о некоем поразившем его фильме, где было показано, как извлекаемый из лона матери зародыш пытается бороться за жизнь).

Знак равенства между Холокостом и абортами изумил весь мир. Уже на следующий день это неоднозначное заявление комментировали за рубежом и в самой Польше[1052]. Била в набат «Газета выборча» — рупор сторонников той самой концепции вхождения в Европу, которую осуждал Иоанн Павел II. Беспокоились и левые в Италии, озабоченные суровым догматизмом понтифика. Вообще, западная пресса после этого паломничества создала новый образ Войтылы — сердитого старика, не понимающего мир, который он помогал творить[1053].

« хочу помолиться с вами Пресвятой Троице, чтобы ветер Святого Духа понес слово папы римского и всей нашей общности… и заново посеял его в новой польской действительности, чтобы он оформил нашу новую независимость, чтобы утвердил нашу жизнь во всех ее измерениях и чтобы Третья республика оказалась сильна тем Божьим дыханием, тем ветром, ветром Святого Духа, который обновляет облик земли», — так закончил радомскую проповедь Иоанн Павел II, делая отсылку к своему первому паломничеству в Польшу[1054].

«Да сойдет на землю Святой Дух!» — твердил понтифик в 1991 году, как он это делал еще при Гереке. Ничего удивительного. В римской курии любят говорить: «Мы здесь мыслим в категориях столетий»[1055]. Имеющий дело с вечностью может позволить себе не менять риторику в угоду политическим расчетам.

Как обычно, в ходе апостольской поездки поднималась и тема экуменизма. Девятого июня Войтыла принял участие в лютеранской службе в варшавском соборе Пресвятой Троицы, а затем встретился c представителями еврейской общины (очень немногочисленной), в беседе с которыми вдруг с одобрением отозвался о воссоздании Израиля[1056]. Раньше понтифики избегали столь однозначных деклараций на эту тему. В Белостоке римский папа посетил православный храм святого Николая, в Пшемысле поучаствовал в греко-католическом богослужении, причем заключительную часть проповеди прочитал по-украински.

В Пшемысле ему пришлось улаживать конфликт, разгоревшийся вокруг принадлежавшей кармелитам церкви святой Терезы, которую епископат решил передать униатам. Местные католики устроили в храме оккупационную стачку, отказываясь верить, что польские иерархи действуют с одобрения Иоанна Павла II. Войтыла оказался в неловком положении, ведь он сам еще в 1989 году рукоположил здешнего греко-католического епископа, гарантировав униатам свободу богослужения. Но даже его голоса оказалось недостаточно для убеждения защитников церкви. И тогда местный архиепископ Игнацы Токарчук (который при ПНР сам захватывал пустующие униатские храмы) пожертвовал римскому папе менее значимую церковь Пресвятого Сердца Иисуса, чтобы тот передал ее униатам. Там-то и состоялась первая в Польше греко-католическая литургия с участием наместника святого Петра[1057].

Казалось бы, униаты могут чувствовать себя спокойно под крылом первосвященника, но не тут-то было. Спустя десять месяцев уже сам Войтыла нанесет им болезненный удар, когда безо всякой задней мысли, просто в рамках реорганизации польских епархий, подчинит Пшемысль варшавской католической митрополии. Греко-католиков это неимоверно оскорбит: во-первых, решение будет принято безо всяких консультаций с их синодом и даже с Конгрегацией восточных церквей Святого престола (что противоречит правилам), а во-вторых, это отделит их от львовского архипастыря, которому они привыкли подчиняться. «А я думал, так для вас будет лучше!» — простодушно разведет руками Иоанн Павел II, когда униатский епископ Пшемысля изложит ему эти претензии. Ввиду яростных протестов римскому папе придется пойти на беспрецедентный шаг — отменить собственное решение. В итоге появится пшемысльско-варшавская архиепархия католической церкви византийского обряда[1058].