– При такой жизни, которую я вел, мне всегда казалось, что я первым тебя оставлю, – сказал он неподвижно лежащему перед ним телу. – Это женам положено становиться вдовами. Ну почему ты покинула меня, Мод?

Он дотронулся до ее волос, густых, тяжелых, серебряных. Многие женщины с возрастом теряют свои великолепные локоны, но у Мод шевелюра по-прежнему оставалась роскошной, без малейших признаков седины – да седина и не была бы заметна при таком цвете волос. Теперь она уже никогда не станет старше, а Фульк чувствовал, что постарел вдвое. Может, надо было остановить ее и не позволить допить кубок? Но ведь этим он лишь продлил бы ее мучения. Теперь же страдания Мод окончены, а его собственные только начинаются. Пламя свечи колыхнулось и погасло от дуновения воздуха. В комнату на цыпочках вошла Кларисса. В полумраке ее глаза казались огромными и темными. На плечи накинут плащ; в одной руке маленький масляный светильник, а в другой – кувшин. Фульк посмотрел на воспитанницу с досадой. Он не желал, чтобы кто-то вторгался в эту последнюю ночь, которую Мод проведет на своей постели рядом с ним. Это было его бдение, нести которое он должен был в одиночку.

Хорошо еще, что Кларисса не предложила ему вина, поскольку иначе бы он точно не сдержался. Она налила себе и оставила кувшин на виду, а сама села напротив Фулька.

– Мы не нуждаемся в твоем обществе, – неприветливо сказал он.

Девушка посмотрела на него с упреком и невозмутимо произнесла:

– Я знаю, вы ни с кем не хотите делиться этими мгновениями, но я тоже ее любила.

Она опустила голову к переплетенным пальцам и начала молиться, беззвучно шевеля губами.

В спальне воцарилось молчание, изредка прерываемое только шипением свечки. Через некоторое время Фульк потянулся к кувшину и плеснул себе чуть-чуть вина. Бутылку с маковым соком и мерную чашку убрали. Если бы они остались на виду, Фульк не удержался бы от соблазна приблизить и свою смерть.

Он взглянул на молодую женщину, тихо молившуюся напротив. В свете свечи и масляной лампы поблескивала влага, струящаяся по ее лицу. «Неужели можно плакать беззвучно?» – удивился Фульк. И тут заметил, что она под плащом вся содрогается, но изо всех сил сдерживает себя, стараясь не нарушить ритма дыхания.

Фульк смотрел на приемную дочь одновременно с жалостью, раздражением и завистью, ибо у него самого плакать не получалось. Рана была так глубока, что иссушила все чувства.

– Кларисса…

Она всхлипнула и махнула рукой, извиняясь. Фульк встал, обошел кровать и неловко обнял воспитанницу. Впервые увидев, как Кларисса лишилась самообладания, он невольно потянулся к ней своей кровоточащей душой.

– Все в порядке, не стоит извиняться, – пробормотал Фульк. – Плачь, если тебе хочется.

Она уткнулась лицом в его грудь и дала наконец волю своему горю, сжав Фулька в объятиях так крепко, что наутро наверняка должны были выступить синяки. Звуки ее рыданий наполняли полумрак, и от ее лихорадочного дыхания колыхались легкие серебряные волосинки, обрамлявшие чело Мод.

Фульк обнимал Клариссу, нежно гладя ее по волосам. У него самого горе зрело глубоко внутри, но не прорывалось наружу. Смерть Мод оставила такую зияющую пустоту, которой вряд ли когда-нибудь суждено было заполниться.

Хотя снег той зимой выпадать не торопился, мороз был жестоким, как железное лезвие боевого меча. Однако набеги валлийцев продолжались и в звенящие холода. Фульк увел скот из коровников и с зимних пастбищ вокруг Уиттингтона на королевские земли близ Лита. Он регулярно отправлялся со своим войском патрулировать границу. Когда Фульк обозревал восхитительные зимние пейзажи, ему казалось, будто он заперт внутри волшебного серебряного зеркала. Поверхность озера Эллсмир была сплошным пластом льда, серо-белого, словно сахар. В зарослях осоки сгрудились лебеди, перья которых напоминали нежные пушистые снежинки. Птицы изгибали шеи и засовывали клювы под теплые крылья. Все живое, что не впало в спячку, отчаянно пыталось вытерпеть холод и избежать гибели.

Настроение Фулька оказалось созвучно погоде. После потери Мод он словно бы застыл. Не мог даже скорбеть, словно напрочь утратил любые чувства. Он теперь не жил, а существовал. Один день с отвратительной неизбежностью перетекал в другой. Ум работал безотказно, но где-то внутри, в глубине души, зияла страшная пустота, и жизнь казалась ему абсолютно бессмысленной.

Валлийцы были неуловимы. Устроив очередной набег, они ускользали обратно через границу и растворялись в холмах. Граф Честер, встретившись с Фульком, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, предложил единственный возможный способ усмирить их: отправиться в экспедицию в Уэльс и строить по всему пути замки. Так в свое время поступали с англичанами их предки-нормандцы после знаменитой битвы при Гастингсе. В противном случае придется собирать против валлийцев королевское войско, а у молодого Генриха имелись более неотложные дела. Так что на сей раз его приграничным лордам придется справляться самим.

Фульк был отчасти даже рад подобному повороту. Служба занимала время, теперь у него появилась причина вставать по утрам и было чем заняться до самого вечера. Фульк намеренно загонял себя до полного изнеможения, надеясь, что провалится потом в тяжелый бездонный сон. Больше всего он боялся тех ночей, когда ему снилось, что Мод спит рядом с ним. Он чувствовал тепло ее тела, ее щекочущие волосы, запах ее духов и радостно просыпался. И обнаруживал, что обнимает подушку. В такие моменты ему становилось настолько тяжело, что хотелось умереть.

И лишь дети казались Фульку островками утешения посреди бескрайнего унылого пейзажа. Хависа, всегда буйно проявлявшая свои чувства, пролила реки слез, получив известие о смерти матери. Их старшая дочь ждала ребенка, и ее особенно печалило, что теперь Мод никогда не увидит своего первого внука, а тот будет знать бабушку только по воспоминаниям, которые подарят ему другие.

Ионетта скорбела тихо, почти не проявляя внешних эмоций, лишь постоянно молилась в часовне. Мальчики поплакали, погоревали, но надолго не задержались – всего через несколько дней после похорон вернулись в дома, где служили оруженосцами. Кларисса взяла Мабиль под свое крыло, успокаивала вконец растерявшуюся и ничего не понимающую девчушку, находя в этом поддержку и для себя самой. Братья Фулька тоже съехались со всех поместий Фицуоринов, чтобы поддержать его в трудный момент, однако Фульк не удерживал их, понимая, что у каждого из них своя жизнь. С ним в Уиттингтоне остался один лишь Ричард.

Позднее январское утро обжигало морозом. Фульк натянул поводья и спешился у ворот приории в Олбербери. Она была построена еще только наполовину, но стены потихоньку поднимались, и уже была готова маленькая часовенка возле фамильного склепа Фицуоринов. Фульк знал, что однажды и он сам упокоится здесь, рядом Мод и родителями. А пока они его дожидались.

Фульк снял рукавицы из овчины и подышал на руки, которые, несмотря на слой меха, все равно казались глыбами льда. Отец Лоуренс, приор-августинец, вышел, чтобы поприветствовать гостя и предложить ему горячего вина в своих частных покоях – пока что это была бревенчатая хижина на территории аббатства. Каменщики отложили на зиму инструменты, и стоявшие в лесах здания имели заброшенный вид.