более что он будет вас водить, пока вы сами ему не предложите, а просить не станет… Это вообще очень ловкая бестия.

Секретарь был и с виду человеком, скроенным очень ловко.

Несколько выше среднего роста, гибкий в талии, что называется «представительный», то есть умеющий держаться непринужденно, и в то же время не переходя границ приличий, он казался и воспитанным, и даже как будто либерального образа мыслей.

– Завтра, завтра! – сказал он Смирницкому, любезнейше улыбаясь. – Заходите завтра об эту пору – все будет сделано.

– Но вы хоть требование сейчас примите!

– Непременно, непременно. Давайте ваше требование – сообразим, как и что.

Он быстро пробежал его глазами и сказал, как будто с оттенком ласково-пренебрежительным:

– Ну, ваше требование совсем легковесное!

– Так что, может быть, вы меня сегодня отпустите, а? – оживился Смирницкий.

– Ах, боже мой! Ведь денег пока еще нет! Если даже они сегодня и придут, то ведь их еще надобно пересчитать, – что вы! Попробуйте-ка пересчитать миллион!

И в тоне его было весьма извинительное превосходство над поручиком, явно никогда не пересчитывавшим даже и ста тысяч кредитками, не только миллиона.

– Странно! – раздумчиво сказал Дебу Смирницкому, когда они поехали по знакомым уже им улицам, узеньким и бездонно грязным, с высокими и старыми, посаженными еще при Гиреях пирамидальными тополями, при взгляде на которые татарские домишки казались еще ниже и еще хуже, чем были.

– Что же именно из всей этой безалаберщины, в какую мы попали, кажется вам наиболее странным? – со злости витиевато спросил Смирницкий.

– Наиболее странным показался мне не кто иной, как секретарь управляющего здешним интендантством, – в тон ему витиевато ответил Дебу. – Может быть, это только издали так кажется, но его можно, пожалуй, принять за вполне порядочного человека.

– А вот увидим завтра, какой он порядочный… Пока же не угодно ли вам полюбоваться Бахчисараем? Теперь-то уж у вас времени на это удовольствие хватит… и даже останется.

Но любоваться было решительно нечем. Даже ханский дворец, мимо которого они проезжали, не имел в себе ничего не только величественного, но и просто приглядного. Одноэтажный, в большей своей части несколько затейливой архитектуры запущенный дом, какой мог бы построить от скуки у себя в имении иной чудак-помещик, чтобы пощеголять перед соседями экзотическими своими вкусами, – и только.

Очень резко бросалось в глаза вторжение крикливой, спешащей, возбужденной, конной и пешей толпы в эти апатично тихие сонные улички, на которых даже и все торговцы около своих товаров сидели совершенно непостижимо безучастно и ко всему столпотворению около них, и к тому, чем оно вызвано, и даже к покупателям.

Смирницкому захотелось купить яблок.

– Бери, пажаластам, – сказал ему бородатый татарин в белой чалме поверх шапки, но отнюдь не сдвинулся даже и на вершок с ящика, на котором сидел, чтобы показать свой товар лицом.

Выбрали кофейню несколько почище той, в которой ночевали раньше, а переночевав в ней, отправились на охоту за деньгами.

Увидели, к своему неудовольствию, что приемщиков-офицеров значительно прибавилось, главным образом артиллеристов, которые оказывались очень требовательны.

– Сейчас, сейчас, господа! – любезно склоняясь и направо и налево, говорил им секретарь. – Мне не нужно говорить: «Позиции!», «Необходимо скорее!» Я и сам понимаю отлично, что раз вы стоите на позициях, то вам необходимо скорее туда вернуться – защищать отечество!.. Верно ведь, господа?.. Сейчас мы все проверим, все выясним, имейте терпение!.. Ведь мы все тоже работаем, господа, вы видите? Ведь не сидим же мы без дела.

Действительно, он имел самый извихренный вид и не то чтобы говорил, а просто сыпал слова скороговоркой и, между прочим, время от времени, обняв любезно за плечи то одного, то другого из приемщиков, таинственно ему кивавших из-за чужих спин, уединялся с ним на несколько минут в комнатку рядом с канцелярией, выходя оттуда всесторонне сияющим. Однажды даже как будто венчик около его кудрявой головы, какой принято было изображать на иконах, показался поручику Смирницкому. Когда же непосредственно вслед за этим он сам добрался до секретаря, тот изумленно поднял брови:

– Позвольте, господин поручик, но ведь вы же не артиллерист, кажется? – спросил он.

– А вы разве выдаете только артиллеристам?

– Сегодня только им преимущественно… потому что, знаете ли, позиции, необходимо, и прочее.

– Но позвольте, я ведь тоже, хотя и не артиллерист…

– Имейте терпение, господин поручик, имейте терпение!.. Вы свои деньги получите завтра.

И отошел быстро, даже отпрыгнув вбок, как это умеют делать только козлы.

Смирницкому пришлось согласиться, что артиллерии действительно следует оказать предпочтение, но ждать еще день ему показалось все-таки обидным.

А секретарь вдруг крикнул весело, как командир:

– Артиллерия, подъезжа-ай!

Выдача денег началась.

Смирницкий наблюдал это дело около часу, наконец вышел из духоты к Дебу, оставшемуся на дворе.

– Вот штука-то, – сказал он весьма угрюмо. – Придется побыть в этой дыре еще целый день, черт бы побрал этого секретаря, который вам так понравился!

Однако не день они пробыли, а еще двое суток.

Другие получили деньги, и Смирницкий это видел, но как только обращался к секретарю он, тот делал озабоченное участливое лицо и говорил любезнейше:

– Ах ты, боже мой! Вот и вас еще не отпустил! Ну уж завтра непременно-разнепременно получите! Запаситесь терпением на один еще денек!

Смирницкий вспомнил, что ему говорил артиллерийский поручик, а кстати представил и сияние и дверь таинственной каморки, и сказал вполголоса:

– Послушайте! Может быть, все дело только… в благодарности, а?

Секретарь так и прильнул ухом к его губам, чуть только он решился заговорить вполголоса, и тут же, взяв дружески под руку, повел его в ту таинственную каморку, в которой было много пыльных толстых конторских книг на полках и мало света в тусклом окошечке.

– Чудак вы! – почти прошипел он, но весело. – Чего же вы до сих пор молчали, не понимаю!

– Да ведь трудно было и догадаться, на вас глядя.

– Отчего же трудно? Я ведь, конечно, не для себя тут стараюсь, поверьте!.. Тут, знаете ли, общий котел… Для общей пользы исключительно!.. Служащие, понимаете ли, жалованье ничтожное… Я лично всего ведь только четыреста рублишек получаю в год! А у меня на четыреста-то одних закусок в год покупается! Нельзя же без закусок: порядочных ведь людей приходится принимать. Жалованье, значит, на закуски уходит, а на жизнь откуда же прикажете взять?.. Ведь не взятка это, а исключительно ведь благодарность за мой личный труд!

– Сколько? – коротко спросил Смирницкий.

– Три процентика, друже, – ласково ответил секретарь. – Идет, а?..

– Идет, отчего же нет? Давно бы сказали, а то…

– А сами не могли догадаться? Эх, на-род! Не знает, зачем