по правую сторону царских врат, а по левую сторону известная икона Владимирской Богоматери, перенесенная из Владимира во время Тамерланова нашествия при Василии Дмитриевиче.

Кроме Успенского собора, Иван III заново переделал придворный Благовещенский собор; а в конце своего княжения велел разобрать и вновь построить в большем размере Архангельский, служивший усыпальницей московских князей и сделавшийся для того уже тесным.

Рядом с этими соборами великий князь, по примеру других европейских государей, озаботился и для собственного пребывания воздвигнуть красивый каменный терем или дворец; он был заложен после страшного пожара, испепелившего большую часть Москвы (в 1493 г.). Еще прежде того на своем княжьем дворе он построил обширную, светлую каменную палату, которая впоследствии от своих граненых снаружи стен получила название Грановитой. Она назначалась для торжественных приемов, особенно иноземных послов, и сохранилась до нашего времени. Подражая государю, митрополит, некоторые бояре и богатые люди построили себе также каменные дома, например бояре Василий Федорович Образец и ближний государев слуга Ховрин. Далее, великий князь, вместо старых дубовых стен Московского Кремля, построил каменные зубчатые с башнями или стрельницами; под некоторыми башнями проведены из Кремля подземные ходы или тайники к Москве-реке для снабжения водой на случай осады. При постройке этих стен старый Кремль был расширен со стороны Неглинной; здесь великий князь приказал снести дворы и даже церкви, чтобы оставить свободное пространство между посадом и Кремлем; на этом пространстве был разведен сад. Такое распоряжение великого князя, однако, не обошлось без ропота: некоторые духовные лица были недовольны тем, что переставляли церкви и потревожили прах погребенных при них покойников, которых кости вынесены были за город на Дорогомиловское кладбище. Не ограничиваясь столицей, Иван воздвигал каменные крепости и в других городах; между прочим, он построил новые каменные стены в Новгородском кремле на старой основе.

Все важнейшие каменные сооружения исполнены были под руководством иноземных мастеров, особенно итальянских, каковы, кроме Аристотеля: Пьетро Антонио Соляри, зодчий кремлевских стен; Алевиз, вместе с Соляри переделавший Благовещенский собор, потом строитель Архангельского собора и Кремлевского дворца, и другие. С подобными художниками проник тогда в Россию и самый стиль Возрождения; в храмовом зодчестве он явился здесь в соединении с прежним византийско-русским стилем. Что же касается до церковной живописи, то она всецело оставалась в руках русских иконных мастеров; между последними славились в эту эпоху Дионисий-иконник и его товарищи поп Тимофей, Ярец и Коня. Ими, вероятно, начато было внутреннее расписание Успенского собора; по крайней мере, известно, что они написали на алтарной преграде «Деисус с праздники и пророки». Окончено было это внутреннее расписание уже при сыне и преемнике Ивана III.

Кроме каменных сооружений, наемные итальянские мастера исполняли тогда и разные другие работы, в особенности лили пушки и чеканили монету. Так, Фрязин Паоло Дебосис слил большую пушку, о которой летописец русский счел нужным заметить (под 1488 г.). А упомянутый выше Иван Фрязин прямо назван в летописи «денежник», то есть чеканщик монеты. Известный Аристотель был не только зодчий и инженер, но также лил пушки, колокола и чеканил монету. Мы видели, что он во время походов Ивана III на Новгород и Тверь строил мост на судах и управлял осадной артиллерией. Кроме того, на некоторых серебряных деньгах того времени встречается подпись с именем Aristoteles. Дотоле драгоценные металлы не разрабатывались в России и получались путем торговли; а серебро добывалось или в виде дани, или посредством мены с приуральских инородцев. Иван Васильевич, желая иметь собственное золото и серебро, вызвал для того из Германии двух сведущих немцев, и они нашли серебряные и медные руды в Печерском краю на реке Цыльме (в 1491 г.). Кажется, с того времени стали в Москве чеканить монету из собственного серебра.

Хотя наиболее известные художники, приглашенные Иваном на московскую службу, были итальянцы; однако числом их далеко превышали жившие в Москве немецкие мастера, которые отчасти были вызваны из Германии, а отчасти могли выезжать сюда из Ливонии, Пруссии и западнорусских городов, где издавна встречается много немцев. Любопытно следующее известие. Когда в 1494 году в Москву прибыло посольство от Ганзейских городов с жалобами на притеснения, чинимые их купцам в Новгороде, то греки, ездившие от великого князя послами за море, предъявили иск с ревельского посла за насильственное задержание и убытки, причиненные им в Ревеле, на сумму 360 золотых. Немецкие мастера, жившие в Москве, сначала поручились за ревельского посла, а потом ссудили ему эту сумму, чтобы избавить его от дальнейшего преследования греков. Ясно, что уже тогда в Москве существовала значительная немецкая колония; в ее среде, кроме ремесленников, были и лекаря.

Призываемые в Москву мастера, конечно, помогли развитию здесь разного рода художественных и ремесленных изделий, к которым так способно великорусское племя. Очевидно, в эту эпоху еще более стало развиваться в Москве искусство выделывать вещи из драгоценных металлов, особенно из серебра под чернью. Контарини, между прочим, встретил здесь одного золотых дел мастера, по имени Трифон, катарского уроженца, который работал прекрасные сосуды для великого князя. Чары и сосуды московского чекана уже славились у соседних владетелей татарских; о чем свидетельствует следующая просьба Менгли-Гирея, изложенная им в одной посольской грамоте к Ивану Васильевичу: «Мисюрский султан прислал шатер писаный и шитый, узорчатый; даст Бог в великие дни буду в нем есть и пить, так надобны серебряныя чары в два ведра хорошей работы, да наливки серебряныя; прошу их у тебя. Чтобы наливка не мала была, смотря по чаре, доброй бы работы наливка была; твоя, брата моего, любовь ночью и днем с сердца не сойдет; серебряную чару меду за твою брата моего любовь всегда полную пьем; у нас такой чары сделать мастера добраго не добудешь, а у тебя мастера есть»[105].

Пользуясь начатыми сношениями с Европой для вызова в Россию разных мастеров, которые своими произведениями могли бы возвысить блеск Московской державы, Иван Васильевич пытался с той же целью извлечь из этих сношений и другую пользу: он желал вступить в родственные связи с европейскими государями. Пока существовали на Руси самостоятельные княжества, московский двор не встречал затруднения в выборе невест и женихов для членов своего великокняжеского дома. Но теперь большие уделы почти прекратились. Последние их владетели уже находились с ним в близком родстве; сам Иоанн в первом браке был женат на тверской княжне, а сестру свою он выдал за князя Рязанского. Остальные русские князья постепенно переходили в состав служилого боярского сословия. В другой, западной, половине Руси также