В своих сношениях с европейскими державами Иван III пользовался некоторыми греко-итальянскими выходцами, состоявшими в русской службе, знакомыми с языком и обычаями иноземными, каковы в особенности помянутые выше греки Юрий Траханиот и Димитрий Ралев, а также Иван и Антоний Фрязины (Джан Батиста делла Вольпе и Антонио Джислярди), ездившие послами в Рим и Венецию. С помощью этих выходцев под руководством великого князя скоро образовалась и собственная русская школа дипломатов в среде московских бояр и дьяков. Из них наиболее известны Семен Толбузин и дьяк Федор Курицын, ездивший послом в Венгрию. По-видимому, в это время начала вырабатываться та дипломатическая система, которая потом долго сохранялась в Московском государстве. Она состояла в том, что московские послы получали точно составленные наказы или наставления, как держать себя, и заранее сочиненные ответы на предполагавшиеся вопросы; вне этих вопросов и ответов не допускались для них никакие политические разговоры; на все другое они отзывались неведением. Они должны были тщательно наблюдать титул и вообще охранять честь и достоинство своего государя. Иноземные посольства в Москве, в свою очередь, под предлогом почета и попечения окружались приставами и стражей и подвергались иногда такому строгому надзору, который походил на лишение свободы.

Кроме политических целей, Иван III в сношениях с европейскими государствами преследовал и цели чисто практические: он постоянно хлопотал о вызове в Россию разного рода мастеров и ремесленников, с помощью которых воздвигал крепости, храмы и дворцовые здания, лил пушки, чеканил монету и тому подобное. Со времени брака с Софьей Палеолог мастера эти вызывались по преимуществу из той страны, которая славилась ими и в которой тогда происходило возрождение наук и искусств. Наибольшую известность получил Аристотель Фиораванти, строитель главной московской святыни, то есть Успенского собора.

Заботы монархов об украшении и распространении своей столицы суть общее явление в истории. Усиливая и возвышая Московскую державу, Иван III, естественно, хлопотал о возведении прочных красивых зданий в своем стольном городе и об его лучшем украшении. Начали с соборного храма. Построенный Калитой Успенский собор сделался уже тесен для такого города, как Москва; притом он так успел обветшать, что грозил разрушением, и своды его пришлось подпирать толстыми деревянными столбами. Митрополит Филипп в 1472 году призвал двух московских мастеров, Кривцова и Мышкина, и поручил им, разрушив старый храм, на его место соорудить новый, более обширный и совершенно подобный владимирскому Успенскому собору, который продолжал составлять красу и удивление Северной Руси. На построение новой церкви митрополит учредил обязательный денежный сбор с московских священников и монастырей, а бояре и купцы давали по своему усердию. Собор заложили еще больших размеров, чем владимирский; а посреди его построили временную деревянную церковь, в которой совершалось богослужение; в ней же происходило брачное венчание Ивана III с Софьей Палеолог. Спустя два года, при новом митрополите Геронтии, когда здание уже доведено было до сводов, вдруг часть его обрушилась. Причиной этого несчастья было неискусство каменных мастеров: внутрь стен они сыпали мелкий камень и заливали его известью, но последнюю растворяли с песком жидко, не клеевито; отчего и стены не получили надлежащей прочности. Тогда великий князь призвал было псковских каменщиков, которые учились своему делу у соседних немцев. Однако он не ограничился тем и, отправляя в Венецию своего посла Семена Толбузина, поручил его достать там хорошего зодчего и механика. Толбузин удачно исполнил поручение и привез с собой некоего болонского уроженца Аристотеля Фиораванти, «мастера муроля, кой ставит церкви и палаты», как выражается русская летопись. Летописцы наши не преминули при сем случае восхвалить его как знаменитого художника, которому само имя Аристотель дано было за его искусство и которого тщетно звал к себе на службу турецкий султан. Хотя похвалы эти несколько преувеличены, тем не менее Аристотель пользовался почетной известностью в своем отечестве. (Между прочим, он отличился тем, что в Риме и в родной Болонье передвинул целые колонны и даже монументальную башню с одного места на другое.) Он подрядился на московскую службу за десять рублей в месяц — цена по тому времени высокая. Аристотель прибыл в Россию вместе с сыном своим Андреем и еще одним учеником, по имени Петром. Великий князь послал его предварительно посмотреть Успенский собор во Владимире, чтобы строить по его образцу. Итальянец похвалил этот собор, заметив: «Некиих наших мастеров дело». Прежде всего он за Андроньевым монастырем устроил печь для обжигания кирпича, приготовляемого по своему способу: этот кирпич был уже и продолговатее прежнего русского, а также тверже. Разбив дубовым тараном остатки обвалившегося храма, он заложил его вновь и начал строить, употребляя густую клеевитую известь. Спустя четыре года храм был окончен; новгородские мастера покрыли его сначала деревом, а по дереву «немецким железом».

12 августа 1479 года митрополит Геронтий с несколькими епископами, с московскими архимандритами, игумнами и протоиереями соборне освятил Успенский храм. А великий князь раздал при этом щедрую милостыню инокам и нищим и устроил большой пир для духовенства и бояр. После того в новый собор торжественно перенесли мощи митрополитов, сохранявшиеся во время стройки в ближней церкви Св. Ивана под колоколы.

Хотя образцом для него должен был служить владимирский собор, однако сооружение Аристотеля получило некоторые существенные отличия. Во-первых, владимирский храм почти квадратный, а московский, по выражению летописи, продолговат и заложен «палатным образом» (т. е. подобно дому); длина его почти на четверть более его ширины. Во владимирском четыре основных столпа, два алтарных и два посреди церкви; а в московском по его длине понадобилось шесть столпов; из них два алтарных сохранили свою четырехгранную форму; а четыре остальных получили форму круглую, дотоле в русских храмах необычную. Число глав тоже пять, как и во Владимире: но там три алтарных выступа, а в Москве пять. В алтаре за престолом, над митрополичьим местом, Аристотель высек на камне крест продолговатой латинской формы; но митрополит потом велел его стесать. Наружные украшения московского собора оказались гораздо проще и беднее владимирского (сохранились только следы пояса из небольших колонок с арками). Очевидно, Аристотель умел хорошо и прочно строить, но не был искусен в орнаментации. О прочной постройке храма свидетельствует его более чем четырехсотлетнее незыблемое существование. И он недаром получил значение московского паладиума, или главной святыни. Это значение укреплено несколькими знаменитыми иконами, собранными сюда из разных частей Руси. Между ними главное место занимают: икона Всемилостивого Спаса, по преданию написанная императором Мануилом, перенесенная из Новгорода Иваном III и помещенная