Зиновьев был многосторонне талантливым человеком.

У Козьмы Пруткова сказано что-то вроде: «Специалист подобен флюсу». Мои студенты с разных факультетов и в разные времена раза три с затаенной обидой на судьбу спрашивали меня, несколько переиначивая афоризм:

— Так ли уж хорошо быть талантливым? (Между прочим, с открытым бахвальством скажу, что в этом вопросе явно подразумевалось, что лично я-то — талантливый, и поэтому именно ко мне и обращаются, уж я-то знаю ответ.) Вот Прутков говорит, что талант подобен флюсу.

Мне ни разу не удавалось ответить этим обиженным убедительно.

Я не мог (потому что это неделикатно), стеснялся им сказать, но мне-то самому кажется, что талантливые, подлинно талантливые люди, как раз наоборот — разносторонни в большинстве своем. Кому Бог дает, Он дает не скупясь (а что? Получилось не хуже, чем у самого Пруткова). Математики пишут гениальные стихи, Эйнштейн играл на скрипке, Смыслов — пел, Тайманов играл на фортепьяно, концерты давал, Капабланка был дипломатом, да вот, смотрите, и Каспаров — политик, друг самого Лимонова.

Зиновьев слыл не только логиком, но был и социологом, и вот писателем. Во всяком случае, когда я читал один из его первых романов, мне домой всего на пару дней по доверительному блату принесли книгу дочери Сталина, Светланы. Не хочу ничего плохого сказать о ней, даже более: хотел бы сказать что-нибудь хорошее, ласковое о ней, не знаю что. Прервавшись на сто двадцать пятой странице книги Зиновьева, я попробовал переключиться на книгу Светланы Иосифовны и не смог. После мощной в жгут скрученной энергии, разляпистый, многословный рассказ. Вместо страшной силы и неправдоподобной степени обобщений — разговоры на уровне бабок у подъезда, только фамилии покруче, из самых главных, и лично для меня было как-то не убедительно. Не то чтобы я ей не поверил, полностью верю, доверяю, но не убедительно.

Почувствуйте разницу.

К тому же Александр Александрович рисовал.

Очень и искренне люблю Пушкина, но не люблю его рисунков. Мне кажется, что я рисую получше. Сильнее так: убежден, что ни один из настощих профессионалов, специалистов не назовет эти рисунки талантливыми, если он не знает, что их рисовал Пушкин, или не знает самого Пушкина. Его рисунки становятся ценностью только вместе, в сопровождении его подписи. (Впрочем, судя по воспоминаниям очевидцев, точно так же, как и тысячи рисунков Пикассо.)

А живопись Зиновьева — живопись. Не всем понравится, так и Матисс нравится отнюдь не всем, даже и Рафаэль. В самой сильной форме это у меня прозвучит так: только эксперт, профессионал сумеет догадаться, что у Зиновьева нет образования живописца.

Когда мы стояли дружеским кружком, а это нередко случалось, Зиновьев говорил, что сочиняет анекдоты. Верю! Я сам в жизни сочинил штук двадцать и многие поместил на Anecdote.ru, правда не слишком хороших, гордиться нечем. Близко и хорошо знаю еще несколько человек, кто сочиняет анекдоты. Как эксперт заявляю: А. А. это вполне по плечу.

Конечно, я искал в книгах Александра Александровича себя самого. И мне кажется, нашел один раз. Я как раз тогда часто пользовался собственным придуманным выражением «Чека КПСС», оно у меня почти автоматически выскакивало. Сказал так при Зиновьеве, и он насторожился. Посмотрел на меня с интересом. А потом в его романах я обнаружил «ЦК МГБ», мой же прием, но перевернутый, не такой человек Зиновьев, чтобы у своего ученика придумки забирать. Хотя, мне кажется, один из романов — это развернутая и последовательно осуществленная идея одного из моих друзей.

Как-то защищал под руководством А. А. свою кандидатскую парень с обостренным чувством собственного достоинства. Оппоненты были не против присуждения степени, но у них были возражения, и много, и серьезные. Диссертант вылез к столу, чтобы от всего отбиться, лицо гневное, намерения агрессивные, и Зиновьев ему с места закричал:

— Да не спорь ты с ними. Благодари и кланяйся. Благодари и кланяйся!

Теперь эту фразу повторяют уже мои ученики.

— Каждый человек, кто закончил нормальную советскую среднюю школу (не школу для умственно заторможенных детей), в силах при желании защитить кандидатскую диссертацию по философии (удостоверяю!).

А Зиновьев добавлял:

— А при большом желании и докторскую.

В те времена это было спорно, но сейчас смотрю списки: А. А. как всегда прав.

Еще хочу два эпизода вполне положительных про Зиновьева рассказать.

На наши праздники, логишники, он, по-моему, не каждый раз приходил, но, когда приходил, никогда обедни не портил. Не пил, правда, ничего. Никогда.

Я как-то уже несколько во хмелю подкатился к нему и говорю:

— Александр Александрович, хоть так, а хоть на брудершафт, а давайте-ка накатим-ка по бокальчику шампанского. От одного-то, от бокальчика-то ничего-то с вами, с боевым офицером, не случится…

И тут он повернулся всем корпусом ко мне и ответил так ласково, как никогда ни раньше, ни потом со мной не говорил:

— На брудершафт… с тобой, Валера? Да с удовольствием! Только пить не буду. Я, видишь ли, Валера, прошел уже этот путь до конца.

На том же логишнике главными исполнителями, приносильщика-ми, официантами, относильщиками, по домам пьяных развозильщика-ми были ребята из группы, которую он как раз и курировал. Слабая была группа. Почти никого не помню. Но главной у них была забавная девушка Тоня Щ. Сильно закомплексованная, в окрасе циркового клоуна почти, она была в ярко-зеленой юбке из кожзаменителя и ярко-красных сапогах (или наоборот) и чего-то все время настойчиво добивалась. В том числе и от меня. Я был очень авторитетным, а она хотела быть рядом или даже на моем месте. Понятно, что наши отношения были несколько натянутыми.

Ребята придумали какие-то сценки, в которых пародировали одного за другим наших профессоров. И вот в одной из таких сценок эта самая Тоня изображает какого-то преподавателя, ходит пружинной походкой и плечами назад — раз-два. И опять. Я думал, что она кого-то из наших дам неумело пародирует, и тут Зиновьев первым на весь зал как заорет:

— Так это ж я!

Я прямо полюбил его в этот момент.

Люди же, вообще, не любят узнавать себя в пародиях и шаржах и чаще всего просто не узнают, вон об этом у Андронникова была пара великолепных устных новелл. А Зиновьев узнал. В зеленой юбке, в алых сапогах, в изображении разукрашенной помадой закомплексованной девушки — узнал себя!

Тут мне хочется снова потеоретизировать на тему о таланте.

Еще бы, больное место.

Начну опять с Александра Александровича.

Пишу о нем, настойчиво вспоминаю его, пытаюсь найти общее слово, наиболее верно его