проглотил ее всю от удовольствия…..Ну, говорю, видал ты когда-нибудь дурака? Так он перед тобой, и голова его тут же: руби не жалей!"»

Не правда ли, похоже? Однако Зиновьев никогда, ни при каких обстоятельствах не признал бы своей неправоты. Последнее слово должно было остаться за ним.

Домой к нему мы все же пришили и кофе пили.

Мне этот случай показался рекордным и удивительно характерным для Зиновьева. Я рассказал о нем Таванцу.

— Нет, Валерий, — как всегда с удивительным, мягким украинским акцентом ответил Петр Васильевич, — ваш случай это еще что. Вот послушайте, какой смешной случай у меня с Сашей вышел.

Стоим мы раз с Арсением Владимировичем[30] на площадке между третьим и четвертым этажом в ИФАНе, ну вы знаете, разговариваем о Ван Гоге.

Арльский период, отрезанное ухо, близкий конец, письма к брату Тео, А. В. их чуть ли не наизусть знает — Ван Гог его любимый художник, ну я тоже в этом не новичок, вы же, Валерий, знаете.

Тут Саша бежит. Как всегда, чуть не вприпрыжку. Остановился между нами, послушал наш разговор, покрутил головой то на меня, то на него и говорит:

— А чего это вы все о Ван Гоге, о Ван Гоге. Ван Гог — это бездарный ученик Гогена.

И побежал себе дальше, вселенную потрошить.

Вы знаете, Валерий, мы с Арсением Владимировичем еще с минуту другую друг на друга смотрим оба, рты от изумления закрыть не можем.

Последние достижения

Он добился своего. Всемирно прославился, записал свое имя в книгу судеб, внес его в мировую историю. Искренне рад за него. Жалко только, что умер.

В последние годы я перестал следить и, соответственно, читать его книги. Он писал больше, чем я могу прочесть. Мне его литература несколько приелась. Показалось повторением, однообразным перепевом себя же самого и предсказуемым, что для Александра Александровича хуже всего.

Давно уже я понял, что Александр Александрович Зиновьев — мальчик наоборот. Взрослый, в меру гениальный и не в меру капризный мальчик наоборот. В глухую пору сталинизма он защитил обе диссертации, вполне марксистские, легальные, стал профессором, но в душе и для доверенных друзей был антисталинистом, позже антисоветчиком, остроумным и едким. Но, чтобы его, не дай Бог, не спутали со все возрастающим племенем диссидентов, отмежевался от них, придумав для себя титул «отщепенец». Это вроде как в блатных лагерях — кроме всем известных мастей: воров, сук, фраеров, мужиков — были еще такие, вроде один на льдине. Мол, даже близко не подходите, моя масть не размножается. Я — Хог-бен, и других таких нет.

Когда он эмигрировал…

Тут ведь действительно была такая проблема, и острая, хотя и частная. Уехали многие диссиденты и не нашли себя тугг за богатым бугром. В том смысле, что окончательно себя потеряли. Хоть вешайся. Иные и повесились. Там их хватали, допрашивали, пугали, судили, ссылали, помещали в сумасшедшие дома — была бурная, завидная жизнь, которой можно гордиться, был смысл жизни.

Попали сюда, и все кончилось.

Не с кем бороться, не стало советской власти.

Кто виноват? Что делать?

А у многих ни специальности, ни образования. Ничего другого, кроме как бороться против советской власти, они никогда в жизни не делали и не умеют. Потерянные люди.

Но ведь о Зиновьеве такого не скажешь. Он стал писать книги и много. Стал искать сферы применимости. Талантливый человек. Зная его, я стал догадываться, что в новой жизни, едва зайдя в нее, пусть и не глубоко, он — мальчик наоборот — снова станет бунтовать и протестовать. И он последовательно стал антикапиталистом, антизападником, антиимпериалистом.

В аду он станет бунтовать против адских порядков.

Но и в раю — против райских.

В этом новом повороте агрессии протеста он был просто вынужден снова стать лояльным ко всему советскому и, в конце концов, стать сталинистом. И он стал. Помню, как изумлялись, как шарахались, теряли дар речи аналитики. Они наловчились искать противоречия в социальной позиции Солженицына, но чтобы такие крутые на сто восемьдесят градусов повороты…

«А ведь неплохие были мозги», — сетовал один такой аналитик.

Не надо обижаться на Зиновьева. А обидеть себя он и сам не даст.

Ему не то чтобы все равно, с кем и под какими знаменами воевать, но главное — воевать. Где мой старый рыцарский меч?

Общество, социальное устройство… Чушь, чепуха. Все это пройдет, изменится и забудется. Для него главное победы, слава, чтобы о нем говорили. Хорошо ли, плохо ли, только чтобы не забывали.

Я прочитал отчеты о его выступлениях, заочно по бумажкам познакомился с ним как с молодым, новым социологом. Во-первых, я рад за него, я горд знакомством с ним. Но есть и во-вторых. Но для этого второго нужен разбег, опять преамбула.

В восьмидесятом приблизительно году предыдущего столетия и тысячелетия (пять лет туда или сюда теперь уже не имеют большого значения) пригласили меня в Омск, прочитать лекции в тамошнем университете.

Видимо, я не разочаровал тех, кто меня приглашал, и по окончании последней лекции и выдачи мне денег меня завели в какую-то лабораторию и устроили маленький такой, узенький банкетик. Русский сорокаградусный неизменный и незаменимый бальзам души — поллитровка водки, жалкая рыбная дрянь в томате, колбаска, сыр. Люди все околоматематического профиля и все выходцы из ТПИ или ТГУ, жаркие патриоты Томска.

Довольно быстро разговор зашел о Фоменко, математике Фоменко, о его революционных трудах. Фамилию эту и идеи я услышал тогда впервые. Был впечатлен. Ребята говорили о нем и его трудах с энтузиазмом и в заключение подарили мне пуд бумаг с картами и схемами исторических параллелей, обнаруженных Фоменко.

Дома я все это лист за листом просмотрел, еще более впечатлил-ся. Параллелизм по схемам имеет место. И удивительный. Очевидно (очам видно) и изумительно, но ведь я не историк. Что за имена? Сунулся в БСЭ, нет ответа. Нет большинства имен, не знаю, как проверить.

Потом, позже, то там то здесь я встречал критику. Мол, на такой-то схеме после А., который правил 15 лет, а потом был убит, на престол вступил его малолетний сын Б., который был тоже убит в семь своих мальчишеских лет. И на параллельной схеме нарисовано то же самое. Подлог! На самом деле А. действительно правил 15 лет, после чего был убит, но вот после него на престол вступил вовсе не его сын Б., а его брат В., который правил всего три года, а после него…

А убитый в