О том, насколько плотно опекалась деятельность медиков, Бумке, видимо, не знал, хотя и присутствовал на встречах в Политбюро 24 и 27 марта. Но нерешительность врачей он подметил довольно точно…

«Нередко мы часами, — пишет Бумке, — спорили о мерах, которые у нас принимают помощник врача или медсестра. Когда же эти переговоры, подчас прерываемые рассуждениями… о русской и немецкой душе, о каком-нибудь научном труде или вопросе мировоззрения, приносили хоть какой-то результат, внезапно один из русских врачей вновь заводил ту же волынку: “А вы не думаете, что лучше бы сделать то-то и то-то?” В конце концов, кто-нибудь из немецких врачей брал на себя смелость, выписывал рецепт и заботился о том, чтобы бумажка с рецептом была не позабыта на столе, а отдана в аптеку»1124.

Справедливости ради следует отметить, что поговорить и пофилософствовать не в меньшей мере любили и зарубежные светила. В скоплении медицинских звезд вообще был тот недостаток, что они не всегда прислушивались даже друг к другу, ибо каждый знаменитый профессор был вполне самодостаточен. Поэтому лечащие врачи в тех случаях, когда они не соглашались с какими-то назначениями, попросту откладывали эти рецепты в сторону1.

Но совсем уж несправедливым было бы предполагать, что приглашенная профессура манкировала своими обязанностями. Наоборот, все они действительно старались помочь своему пациенту. За время пребывания в Москве они наслушались стольких разговоров и слухов, что стали даже углубляться в политику и прониклись всей исторической важностью возложенной на них миссии.

Тот же Освальд Бумке вспоминал, что участники консилиумов «прилагали всяческие усилия сохранить жизнь Ленина, поскольку… после его смерти ожидались приход к власти радикального крыла [партии], отмена новой экономической политики, разрыв любых торговых отношений с заграницей и полный экономический крах России»1125 1126.

Ну, а сам Ленин, в эти особенно тяжкие для него дни, реагировал ли он на происходящее за стенами квартиры, за пределами столь плотного медицинского окружения? Есть основания полагать, что — да. И связано это было прежде всего с предстоящим партийным съездом.

По сложившейся после 1917 года традиции, партия проводила свои съезды (VII, VIII, IX, X, XI) в марте каждого года. XII съезд поначалу также предполагали собрать в конце марта 1923 года, но позднее перенесли на середину апреля. А 26 марта на заседании Политбюро ЦК заслушали доклад Каменева и Куйбышева о съезде Грузинской компартии.

Как раз в конце марта Ленин чувствовал себя отвратительно. Временами, когда болезнь наступала, Владимир Ильич приходил в сильнейшее волнение, решительно отказывался от лекарств и еды, что-то говорил, пытался встать с постели. И врачам, не понимавшим причин этого, порой казалось, будто сознание больного начинает отступать и у него начинаются галлюцинации.

Однако Кожевников, пожалуй, самый наблюдательный из лечащих врачей, еще 23 марта отметил, что это состояние Владимира Ильича каким-то непостижимым образом связано с содержимым шкафа, стоявшего в углу комнаты. Того самого шкафа, в котором Ленин хранил свои документы1127. Так, может быть, он хотел или надеялся… Не будем, впрочем, пускаться в область догадок и предположений.

На заседании Политбюро 26 марта прения были бурными. Троцкий отстаивал три предложения: 1) отозвать с Кавказа Орджоникидзе, 2) констатировать, что Закавказская федерация своим чрезмерным централизмом искажает идею советской федерации, 3) признать, что группа Мдивани является не «уклоном» от партийной линии, ибо «их политика в этом вопросе имела оборонительный характер — против неправильной политики т. Орджоникидзе»1.

Нетрудно заметить, что эти три предложения в определенной мере связаны с теми тремя пунктами записи, которую Владимир Ильич продиктовал Фотиевой вечером 14 февраля1128 1129. Однако в той форме, в которой их предложил Троцкий, они были отвергнуты.

Впрочем, и прежнее решение Политбюро от 13 января, приводившееся выше, претерпело существенные изменения. Из Грузии отзывали лишь П.Г. Мдивани и АА Гегечкори, как «наиболее склонных обострять отношения» и создающих «непреодолимые препятствия» для примирения. Коте Цинцадзе, вместо отзыва из Грузии, вводился в состав ЦК КПГ. Предложение Троцкого об отзыве Орджоникидзе отклонили пятью голосами против двух, а вопрос о составе Заккрайкома отложили до приезда его членов в Москву.

В Тифлисе 14 марта Каменев и Куйбышев совместно с «представителями обоих течений Грузинской компартии» разработали проект тезисов. И теперь Каменеву, Зиновьеву и Куйбышеву Политбюро поручило составить проект письма к членам Грузинской компартии.

Решение Политбюро так определило его содержание: «Указать на ошибки обеих сторон и настаивать на основании оценки этих ошибок, на необходимости сотрудничества обеих групп. В письме должно быть также обязательно указано на ошибки, допущенные при объединении наркоматов в осуществлении федерации и особенно подчеркнуть неправильность чрезмерных обвинений меньшинства со стороны большинства»1130.

Пленум ЦК РКП (б) 31 марта утвердил решения Политбюро, внеся в них некоторые поправки: из Грузии отзывался лишь один Мдивани, предложение Троцкого об отзыве Орджоникидзе по-прежнему отвергли большинством против двух голосов, комиссию по выработке письма к членам ГКП пополнили Фрунзе и Петровским, а в самом письме решили особо указать на «ошибки меньшинства, выразившиеся в борьбе против идеи федерации в Закавказье»1.

Вероятно, под впечатлением дискуссии на пленуме Троцкий 1 апреля написал Бухарину: «Мне кажется, что Вам следовало бы написать статью по национальному вопросу до партсьезда… Не в смысле демонстрации официозного благополучия, а в том смысле, что основное ядро партии поведет единодушную и непримиримую борьбу против всякой фальши в этом вопросе.

…В этом вопросе значительная, если не значительнейшая, часть партии живет смутными настроениями, не проработанными сознанием. “Безразличие” в национальном вопросе нередко является мнимым, прикрывая тревожную растерянность. Необходимо пустить в оборот основной капитал партии по национальному вопросу»1131 1132.