«Памятники Северо-Восточного Кавказа начала I тысячелетия до н. э. могут быть выделены в самостоятельную культуру, которая может быть названа хорочоевской по селению, у которого расположен наиболее изученный могильник». По его мнению, носители выделенной им культуры отставали в развитии от своих северных и южных соседей (Круглов А.П., 1946, с. 133, 134)[68], хотя он же считал возможным говорить о синхронности этой культуры кобанским древностям (Круглов А.П., 1946, с. 133). Однако А.А. Иессен придерживался иной точки зрения, считая, что «памятники типа Хорочоя и Кая-Кента» не находят «точек соприкосновения с кобанскими могильниками» (Иессен А.А., 1935б, с. 152, 153). Лишь в полном издании труда А.П. Круглова редакцией были внесены термины «каякентско-хорочоевская культура» и «могильники каякентско-хорочоевского типа». Там же памятники культуры датируются IX–VIII вв. до н. э., выступая, таким образом, в определенной степени синхронными кобанским древностям (Круглов А.П., 1958, с. 92, 93). В этой работе заметно стремление автора к выделению двух групп памятников, характерных для восточных и западных районов Северо-Восточного Кавказа (Круглов А.П., 1958, с. 66).

В послевоенные годы Е.И. Крупнов серьезно занялся изучением самых различных вопросов, связанных с древностями этой части Кавказа. В тот период он отказывается от ранее высказанной точки зрения, что население, оставившее Каякентский могильник и жившее в VI–V вв. до н. э., являлось «осколком этиунов-удинов», бежавших от натиска халдов из страны Этиуни (бассейн р. Арпачай — притока Аракса в Армении) и переселившихся в Кавказскую Албанию (Крупнов Е.И., 1940, с. 17, 18). Теперь он меняет и датировку культуры, относя ее в более глубокую древность — 1200-700 и даже 400-м годам до н. э. (Kroupnov Е., 1962, p. 11–13; Крупнов Е.И., 1965, с. 339–341).

Раскопки могильника у сел. Тарки (рядом с г. Махачкала), известного еще в дореволюционное время (Исаков М.И., 1966, с. 35), оживили интерес к каякентско-харачоевским древностям. В 1947 г. Е.И. Крупнов вскрыл здесь пять погребений (Крупнов Е.И., 1951б, с. 209 и след.; Исаков М.И., 1947, с. 278–280). Затем в 1948–1949 гг. К.Ф. Смирнов исследовал еще 14 древних могил, датировав их «от начала I тысячелетия до н. э. до раннескифского времени, т. е. VII–VI вв. до н. э.» (Смирнов К.Ф., 1951, с. 254). Он считал, что материалы Таркинского могильника дают право говорить об особой «таркинской группе» древностей этого времени, для которой, по его мнению, характерны «общие черты как с каякентской, так и с хорочоевской» группами могильников. Иначе говоря, Таркинский могильник обладал смешанностью «характернейших черт» двух основных групп памятников каякентско-харачоевской культуры (Смирнов К.Ф., 1951, с. 257). В дальнейшем руководимая им экспедиция исследовала подобные могильники у селений Карабудахкент, Учавлах, Ачису и в других пунктах. Изучались также соответствующие впускные могилы в курганной группе у ст. Манас (Смирнов К.Ф., 1951, с. 254; Мунчаев Р.М., Смирнов К.Ф., 1956, с. 184, 186).

Материалы археологических работ, проведенных на территории Северо-Восточного Кавказа к 1953 г., легли в основу кандидатской диссертации Р.М. Мунчаева, в которой уделено некоторое внимание и интересующим нас древностям. В этой монографии говорится о каякентско-харачоевской культуре как о «генетически связанной с предшествующим этапом развития местной культуры» (Мунчаев Р.М., 1953, с. 13) — очень верный тезис, подтвержденный дальнейшими исследованиями. Интересно, что А.А. Иессен глубоко чувствовал археологическую специфику Северо-Восточного Кавказа и всегда рассматривал памятники типа Каякента-Харачоя как «генетически восходящие к местной культуре предшествующего времени» (Иессен А.А., 1956, с. 15). Р.М. Мунчаев и в последующие годы стремился изучить характерные черты самой культуры и ее более древнюю подоснову (Мунчаев Р.М., 1958, с. 41–47).

Важной вехой в археологическом изучении Дагестана явились работы в бассейне р. Сулак, начатые в 1955 г. под руководством В.И. Канивца. Они позволили собрать новые материалы и подойти к новым, принципиально важным обобщениям.

В.И. Канивец, рассматривая памятники бассейна р. Сулак, разделил их на три хронологических этапа, начиная с рубежа III–II тысячелетия до н. э. Это «сигитминский», «миатлинский» и, наконец «каякентско-харачоевский этап», которому отведены последняя треть II тысячелетия до н. э. и рубеж II — начало I тысячелетия до н. э. (Канивец В.И., 1959, с. 50, 51). Интересно, что первым двум этапам им даны названия по местным, сулакским памятникам (Сигитминскому поселению и Миатлинским курганам), и только для наиболее позднего этапа, благодаря всеобщему характеру его памятников, он оставляет традиционное название, взятое от культуры.

Подводя итоги археологического изучения Дагестана с 1918 по 1959 г., В.Г. Котович и Н.Б. Шейхов уделили значительное место вопросам, связанным с каякентско-харачоевской культурой. Они пришли к выводу, что периодизация, предложенная В.И. Канивцом, очень растянута. Это культура «двух-трех столетий», но она целиком относится к эпохе бронзы и не может быть синхронна кобанской и другим культурам I тысячелетия до н. э., отражая «этническую общность», характерную для Дагестана (Котович В.Г., Шейхов Н.Б., 1960, с. 342–345). Как видно, оба автора снова говорят о каякентско-харачоевских памятниках не только как об этапном явлении, а, прежде всего, как об особой культуре эпохи бронзы.

В.М. Котович выделяет на Верхнегунибском поселении особый пласт, связанный с каякентско-харачоевскими памятниками. Развивая мнение В.Г. Котовича о хронологии памятников Дагестана, она оперирует тремя этапами: это «карабудахкентско-гонобский», «манасско-гинчинский» и каякентско-харачоевский. Начинает она свою периодизацию с конца III тысячелетия до н. э. В этой шкале памятники интересующего нас круга снова рассматриваются как этапные и датируются 1400–1100 гг. до н. э. (Котович В.М., 1965, с. 242250). В.М. Котович подчеркивает преемственную связь древностей этапа с «культурой предшествующего» времени («манасско-гинчинского этапа»), а наиболее поздняя дата его (1100 г. до н. э.) «определяется началом бытования в Дагестане памятников переходного этапа от бронзы к раннему железу» (Котович В.М., 1965, с. 249, 250).

Как мы видим, к 1965 г. все еще не были установлены более или менее стабильные хронологические рамки памятников каякентско-харачоевского типа и их историческое место в культурном развитии древнего населения Северо-Восточного Кавказа. Особенно четко заметна борьба мнений, если еще раз напомнить, что Е.И. Крупнов в эти же годы датировал каякентско-харачоевскую культуру периодом от XII в. до н. э. и почти до VII, а то и IV в. до н. э., иллюстрируя свое мнение в виде двух таблиц. И время бытования культуры, как и хронологическая последовательность соответствующих памятников, представлялись ему «именно в том виде», как они были изображены на этих графических таблицах (Крупнов Е.И., 1965, с. 339–341). Его даты противоречили мнению других археологов. Так, в предисловии к книге М.И. Пикуль «Эпоха раннего железа в Дагестане», он писал: «далеко не бесспорной мне кажется тенденция автора каякентско-харачоевскую культуру Северо-Восточного Кавказа относить только к бронзовому веку» (Крупнов Е.И., 1967, с. 6). Е.И. Крупнов считал, что даты, полученные для древностей восточного региона кобанской культуры «могут служить определенными хронологическими эталонами» для разработки хронологии центральнокавказской, каякентско-харачоевской и других культур (Крупнов Е.И.,