Подразделения союзной военной администрации, сотрудничая с французскими властями, делали все возможное для распределения продуктов питания, помощи беженцам и восстановления основных коммунальных служб. Однако многие города оставались без воды и электричества до самой осени. Канализация была повреждена, а нашествие крыс грозило эпидемиями. В Кане на 60 000 человек уцелело всего 8000 домов. После того как башни древних церквей были снесены орудийным огнем, чтобы ликвидировать возможные немецкие наблюдательные пункты, пейзаж в большинстве случаев стал неузнаваемым. Всеобщее негодование вызывало то, что поставленные союзниками на работы немецкие пленные, в соответствии с правилами Международного Красного Креста, получали стандартные армейские пайки. Это значило, что они питались лучше, чем местное население.

Несмотря на исключительную социальную напряженность в Нормандии, беда сплотила местных жителей. Молодежь проявляла исключительную храбрость и самоотверженность в отрядах гражданской обороны, а большая часть нормандских крестьян, несмотря на свою репутацию людей замкнутых и даже прижимистых, была чрезвычайно щедра к тысячам беженцев из разрушенных городов. Семья Сенг, владевшая пивоварней в расположенном к югу от Кана городке Флери, во время боев укрывала в своих глубоких погребах не менее 900 человек, помогая им всем, чем только могла. Даже в разгар обстрелов и бомбардировок в укрытиях фактически не возникало конфликтов – дисциплина была образцовой, даже когда дело доходило до распределения продуктов питания. Как отмечали многие, затянувшийся кризис не только уравнял людей из различных социальных слоев, но и позволил проявиться лучшим человеческим качествам.

Невероятное радушие, с которым английских и американских солдат принимали в районах, не пострадавших от боев, разительно отличалось от холодного приема, оказанного им в Нормандии. Но сделанные из этого солдатами выводы демонстрируют недостаток воображения у них. Нормандцев вряд ли можно осуждать за страх перед жестокими немецкими расправами в случае провала вторжения. А учитывая понесенный ими ущерб, от местных жителей вряд ли можно было ожидать особой теплоты даже тогда, когда стало ясно, что союзники сумели закрепиться на континенте.

Учитывая все обстоятельства, нормандцы, надо признать, были более чем великодушны. 195-й полевой госпиталь организовал перевязочный пункт у стоявшего на берегу Сены замка близ Онфлера. В небольшом домике по соседству была организована офицерская столовая, где врачей радушно принял живший там одинокий старик. Через несколько дней сопротивление немцев к югу от Сены было подавлено, и единственными пациентами госпиталя остались раненные во время боев местные жители. Врачи решили устроить вечеринку. Они «пригласили графиню и ее родственников из замка». Графиня согласилась, но при условии, что вечеринка будет проходить на территории усадьбы. Она объяснила, что за три дня до их прибытия жена хозяина дома погибла под бомбами Королевских ВВС. Врачи были ошеломлены добротой старика, «понесшего столь трагическую утрату в самый канун освобождения», особенно учитывая то, что в смерти его жены был повинен английский самолет.

«Мирная жизнь будет очень скучной, – написал в дневнике эгоистичный генерал Паттон после победы в Нормандской кампании. – Ни ликующих толп, ни цветов, ни личных самолетов. Убежден, что лучший конец для офицера – это погибнуть от последней пули, выпущенной на войне»[284]. Ему следовало бы вспомнить знаменитое высказывание герцога Веллингтона о том, что «величайшим после поражения несчастьем является победа».

Накал боев в Северо-Западной Франции не подлежит сомнению, и, хотя советская пропаганда относилась к ним свысока, они вполне сравнимы с боями на Восточном фронте. За три летних месяца вермахт потерял на Западе около 240 000 человек, а еще 200 000 попали в плен к союзникам. Англо-канадско-польская 21-я армейская группа потеряла 83 045 человек, а потери американцев составили 125 847 бойцов. Союзные ВВС потеряли 16 714 человек погибшими и пропавшими без вести.

Не менее яростными были послевоенные склоки между союзными генералами, спорившими о том, кто больше сделал для победы и на ком лежит вина за потери. Едкий критик человеческой мелочности фельдмаршал сэр Алан Брук вряд ли был этим удивлен. Он уже писал об июньской сваре между высшими офицерами ВМС: «Поразительно, сколь мелочными становятся люди, когда дело доходит до вопросов старшинства».

В самом центре послевоенных «разборок» оказался Монтгомери. Причиной стали его абсурдные претензии на то, что победа стала возможной лишь благодаря его грамотному командованию. Он считал себя фигурой, равноценной герцогам Мальборо и Веллингтону, и намеренно очернял своих американских коллег, всячески умаляя их заслуги. Он едва ли не в одиночку сумел настроить большинство высших американских командующих в Нормандии против англичан в тот самый момент, когда Британия стремительно теряла былую мощь. Его поведение стало настоящей дипломатической катастрофой. Какими бы ни были в конце 1944 г. его доводы относительно планировавшегося вторжения в Германию, Монтгомери наделал кучу ошибок. Он также постоянно провоцировал командование Королевских ВВС, которое возмущалось его вечными обманами во время нормандской операции еще больше, чем американцы.

Обычно сдержанный Эйзенхауэр не пожелал простить Монтгомери его послевоенные заявления. «Во-первых, он психопат, – взорвался Эйзенхауэр в одном интервью 1963 г.[285]. – Не забывайте об этом. Он невероятный эгоист, который думает, будто все, что он делает, он делает безупречно и никогда не ошибается». По грустной иронии, Монтгомери сам бросил тень на свои несомненные достоинства и на самопожертвование своих солдат, сдержавших натиск значительной массы немецких танковых соединений, столкнувшихся заодно с наибольшей концентрацией 88-мм противотанковых орудий.

И во время изнурительных боев, которые вели войска Монтгомери, и во время кровавой мясорубки, через которую прошли американские войска в бокаже, серьезной проблемой была ужасная погода. Все же и англичане, и американцы очень недооценили стойкость и дисциплинированность вермахта. Частично причиной этого, в свою очередь, стала недооценка эффективности нацистской пропаганды, внушившей немецким солдатам, что поражение в Нормандии будет означать гибель всей Германии. Солдаты, особенно эсэсовцы, считали, что поражение будет означать потерю всего – ведь их армия уже дала союзникам более чем достаточно поводов для ненависти.

Битва за Нормандию действительно пошла не так, как предполагалось в планах, но даже самые суровые критики не отрицают ее успеха, пусть он и не был полным. Не следует забывать и о том, что могло бы произойти в случае провала рискованной высадки в день «Д», если бы флот попал в сильный шторм, которые часто бывают в середине июня. Красная армия могла бы дойти не то что до Рейна, но и до самой Атлантики, а значит, и послевоенная карта, и история Европы были бы совсем иными.