Признаться, стыжусь. Я давно неосознанно почувствовала то, о чем менее секунды назад подумала. Пробирает смутное чувство, как я осмелюсь туда придти с ним. Я и калека. Какая жуть! Какое неравенство! На тебя показывают пальцем, шепчутся в сторонке, насмехаются, а в глаза говорят слова жалости. А Джексон? Как мне ему в глаза-то смотреть? А что же все подумают, увидев нас обоих, которые с детства вместе, а сейчас порознь? Как это вообще будет выглядеть? Как сделать так, чтобы стать невидимкой? Где бы отыскать такую шляпу, надев которую ты обесцветишься и станешь сторонним наблюдателем происходящего?

О чем я вообще? Не эгоистически ли так думать? Не унижаю ли я Даниэля, как человека, как мужчину? Унижаю. Если поразмыслить, что станет с того, что меня будут обсуждать? Обсуждают всё и всех. Мы живем в такое время, в котором каждое наше действие подвергается порицанию. Не так улыбнулся, не так поступил, не так сказал. Добрых людей остается все меньше и меньше. С чем это связано? Подумаешь, что в этот раз я буду входить в число тех, кого осудят. Неприятно, но должно ли меня это волновать? Я в ответе за свой выбор. И я постараюсь продержаться в тот день, не сломаться до конца, просто прожить мгновение, порадоваться за дорогих мне людей и как можно раньше уйти, поскольку боюсь, очень боюсь эмоционально не выдержать.

С чуть повышенным душевным тонусом от внутренних разговоров с самой собой, я сажусь на пол, перебирая вещи, в поисках наряда лавандового оттенка. Желание выглядеть превосходно все же держится во мне. Копаюсь, но вечерних, официальных для праздников нарядов нет, кроме домашней одежды и одних джинсов с двумя рубашками. Все платья, косметические приборы, которые превращают девушек в богинь, хоть и неестественных, остались на квартире Джексона. В сумасшедшей гонке я ничего не взяла с собой, и, уезжая на защиту проекта, я и подумать не могла, что больше не вернусь в то счастливое место.

Смотрю на наручные часы «Всегда улыбайся». 12–30. В такое время, вероятно, Джексон на работе, значит, я, имея ключи, могу доехать и забрать свои принадлежности. А если он там? А если он работает дома? Пересекаться с ним, я никак не должна. Иначе это будет противоречие самой себе. Заявила о расставании, о свободе, а сама приехала к нему. С другой стороны, почему я не могу приехать за своими вещами? Даже, если он и будет там, что из этого?

Предупредив Даниэля, что мне нужно купить торжественное платье, он свободно отпускает меня, но оговаривает со смешком:

— Таймер включён. У тебя ровно два часа. В это время я буду испробовать новые гантели, которые с утра дед принес из гаража.

— Только не напрягайся, — забочусь я и, спросив у Анхелики, какие приобрести продукты к ужину, обуваюсь и выхожу.

— Как скажешь, голубушка, — уже находясь в подъезде, слышу я раздающиеся отголоски. — Люблю тебя!

«Даниэль переключился на другую жизнь. Анхелика теперь плачет от счастья и боится, что рвение к победе над собой в нем прекратится так же быстро, как и начиналось. Армандо изумлен. Бодрым голосом он поблагодарил меня, когда Даниэль был в ванной, (считая, что изменения в нем пропитаны тем, что мы ночевали в одной комнате) но я ответила, что это ни при чем здесь и рассказала о свадьбе подруги. Оба не верили, что мысль о приглашении на свадьбу способна так повлиять на него. Четыре глаза с мольбой взирали на меня, чтобы я и в грядущую ночь осталась с ним и больше говорила, на что я не могла не согласиться… В такие минуты я не могу лишить злосчастного любви, одушевляющей и мотивирующей его… Когти жалости так вцепились в мое сердце, что не отпускают…» — записываю в дневнике, усевшись в машине.

В блеске ослепляющих солнечных лучей, улыбнувшись порыву нежного ветра, наполнившего душное пространство машины, надев черные очки, включив песню «I love you» Billie Eilish, я привожу в действие свой красный транспорт и мчу вперед с вспомнившимися словами, некогда говорившими моей любовью: «Вся душа моя в твоих глазах».

* * *

Я истошным взглядом обвожу балкон, чтобы удостовериться, что в доме никого нет. Движений никаких нет.

Живет ли Джексон здесь или уже перебрался в коттедж?

«Так сильно тянет к нему… Начни он касаться меня, уговаривать остаться с ним — отдалась и осталась бы с ним», — врывается мысль от сердца.

«Нет, Милана! Нельзя! Ты зайдешь, возьмешь нужное и покинешь кровлю, в которой уже не живешь. Обещания, в том числе данные самой себе, нужно сдерживать!» — вмешивается мысль от рассудка.

Через минуту погодя, набравшись духа, я выхожу и медленно пробираюсь, все с той же осторожностью. «Не приветствую я лифты — страшно боюсь в них застрять». Поднявшись пешком по ступенькам, запыхавшись, влажной ладонью я помещаю ключ в отверстие и приоткрываю дверь, прислушиваясь к шорохам. Жилище объято тишиной. Глядя во все глаза, навострив уши, я улавливаю только монотонные звуки старого холодильника, из-за громких стонов которого я просыпалась ночами. Размеренными шагами я крадусь дальше и прихлопываю за собой дверь. Голос Джексона проносится в моей голове; разрозненные обрывки воспоминаний наводняют разум. Встряхнув головой, прогнав лезущие мысли, я слегка взволнованно, наклонив голову, украдкой заглядываю на кухню, и, убедившись, что мебель и техника, как столбняковые, не используемые никем в эту минуту, живо иду в спальню, пока живущий не вернулся. По комнате кругом разбросаны вещи, при дневном свете, стелющимся по письменному столу, различимо большое скопление серого пыльного порошка, будто рассыпали сухое молоко, оттого воздух словно тяжел. «Когда же здесь убирали?» Кровать не заправлена, на раздвинутом кресле как ни странно есть тоже одеяло с подушкой. «Здесь кто-то еще живет?» По полу, у стола валяются какие-то помятые бумажки. Я делаю еще один неуверенный шаг вперед и наступаю на прозрачный пакетик с белыми кружочками. Присев, беру его в руки и осматриваю. Наркотический обезболивающий анальгетик. Я кладу его обратно на подлокотник седалища. «Джексон болеет? Для чего ему потребовалось сильное лекарство?»

«Чтобы снизить утрату любви», — кто-то отвечает внутри меня.

— А когда-то на заре любви всё виделось радужным, жизнестойким, неистребимым… Как же я была счастлива с ним! — Я сообщаю в воздух и поневоле прилегаю на кровать с удручающим выдохом и через секунду обнаруживаю под собой нечто колкое. Достаю из-под себя. Единственное, что является неистребимым в этих отношениях, затянувшихся на годы, — цепочка «Счастье в мгновении». Верчу ее в руках,