надзором, тем более что теперь она была вполне уверена в том, что он христианин. Она в этом убедилась, развязав после отъезда Власта его узелок, в котором нашла серебряную чашу и другую церковную утварь, а также узорчатые покровцы для отправления богослужения; все это она считала каким-то колдовским орудием христиан и на своего внука смотрела почти как на погибшего. Как она, так и старый Любонь, думали, что единственным спасением для Власта была бы женитьба; поэтому пребывание юноши в замке князя было для обоих стариков очень нежелательным.

Когда Власт напомнил о своем узелке, оставленном у Доброгневы, последняя возвратила его, но еще более нахмурилась.

Ярмеж между тем выбирал для юноши коня, оружие и платья и смотрел за тем, чтобы все было готово вовремя.

Напрасно Любонь спрашивал сына, куда он едет и надолго ли, и не очень удивился, когда Власт не мог ответить ему, так как старик знал, что князь не любит заранее раскрывать приближенным своих планов. Старик предполагал, что Мешко, собираясь идти в поход, берет с собою Власта.

Уже смеркалось, когда Власт, сев на навьюченного коня и попрощавшись со своими, уехал обратно к Цыбине.

Теперь Власту было труднее найти дорогу, чем сюда утром. И, хотя дома старались растолковать ему, как попасть обратно в город, однако, очутившись один среди леса, он совершенно растерялся. Больших проложенных дорог там не было, только кое-где были тропинки, которых при сгустившихся сумерках, почти не было заметно. Подумав немного, он направился в ту сторону, где, по его соображениям, должен был находиться город.

Совсем стемнело и кругом стало пустынно и тихо, а Власт, ничего больше не различая, совсем сбился с пути. Лес между тем становился все гуще и непроходимее, никакого голоса, ни признака жизни кругом не замечалось. Видя, что конь с трудом передвигается, Власт сошел с него и, взяв лошадь под уздцы, начал искать потерянную тропинку.

Долго он так блуждал по лесу, все меньше и меньше соображая, в какую сторону ему следовало идти, как вдруг где-то далеко в чаще леса он заметил маленький огонек, куда немедленно направился. Это было возвышенное место, окруженное столетними деревьями; там был разведен костер, красный дым которого освещал верхушки дубов.

Приблизившись к месту, где светился огонь, Власт разглядел группу людей, сидевших и стоявших вокруг костра. До его уха долетал невнятный и как бы сдавленный гул их голосов.

Не зная, кто были эти люди, и, боясь быть ограбленным, Власт привязал своего коня к одному из пней, находящихся у подножия того места, где сидели странные ночные путники. Осторожно пробираясь сквозь чащу кустов и стараясь не делать шуму, он добрался до самой верхушки холма и там, спрятавшись за дерево, стал наблюдать за всем происходившим.

На самой середине поляны стоял громадный старый дуб, ветви которого спускались до земли. Под этим естественным шатром был разведен костер, недалеко от которого на большой каменной глыбе, наполовину провалившейся в землю и покрытой мхом, сидело несколько стариков с длинными седыми бородами, вооруженных копьями и палками, остальные же маленькими группами ходили по поляне.

По всему было видно, что они собрались сюда на какое-то тайное совещание.

По очереди, один за другим, говорили старики, занявшие места на камне. Одни говорили тихо, а другие, забывая всякую осторожность, возвышали голос.

Большинство, из находившихся там, показались Власту знакомыми, и он вспомнил, что во время своего пребывания в княжеском замке он часто встречал их близ кумирни. Это были кудесники и гусляры из капища, а также несколько жителей города и окрестностей. В этом месте, по-видимому, приносились жертвы богам, о чем свидетельствовал лежавший там большой камень.

Когда Власт убедился в том, кто эти лица, он подошел ближе и мог свободно и лучше видеть и слышать разговор старцев, окружавших алтарь.

— С немцами и с людьми, что у них жили, дружит, — проговорил один, — а нами брезгует!.. Песен наших не хочет слушать, а если случайно и услышит, то улыбнется и пожмет плечами… Немцы обратили в свою веру лютыков и ободрытов, взяли Чехию… пришла очередь в до нас… Горе нам… Князь нас погубит… Этот именно, не другой, по глазам видно…

— Князю мил тот, от которого пахнет изменою, — вмешался другой старик. — В кумирню не приходит за предсказаниями; отправляется ли в поход, с нами не советуется… И много лет уже он не приносил в жертву богам ни одного раба.

— Пусть Боян скажет, — проговорил третий старик, — бывают ли князь или сестра его в священной роще для поклонения богам или приносят ли когда-либо им жертву… никогда!..

— Да, сделают то же самое, что в Чехии… разрушат кумирни… истребят священные рощи… и тогда распространится господство немцев! — воскликнул один из присутствующих.

— Не бывать этому! — произнес кто-то громовым голосом. — Не так легко сдастся народ… сумеет постоять за своих богов… Смотрим мы за князем… Стогнев, который не отступает от него ни на шаг, первый восстанет против князя… К крестьянам присоединятся другие князья… сделают с ним, что с Лешками… Найдем другого правителя.

— Войско у него в руках.

— Бояться нечего, — послышался ответ, — войско не пойдет с ним на нас…

Гул голосов все больше и больше усиливался.

— Как только заметят измену, убьют его… — раздался чей-то голос.

— А как же Сыдбор? — спросил кто-то.

— Этот… раб князя, сделает, что прикажут, — послышался ответ.

— К чему нам нужен Сыдбор?… Есть у нас другие…

И начали перечислять фамилии кандидатов на княжеский трон. Были между ними жупаны и крестьяне. Некоторых только запомнил В ласт.

Сидевший на камне называл тех, в ком был уверен.

— Завист, Надек, Сулин, Станец, Родощ, Бесиор, Сулента… Вдруг кто-то около Власта произнес:

— Любонь…

— Нет, — запротестовал другой, — Любонь у князя ноги лижет. Поднялся шум, и все начали спорить. Кто-то заподозрил и Сто-

гнева в измене, другие защищали его, говоря, что он остался верен старой религии и готов убить князя собственными руками, если тот побратается с немцами и примет христианство.

Долго продолжались споры, и шум становился все больше, пока кто-то не затянул песню, тотчас подхваченную остальными.

И как будто забыли, что собрались сюда не для песен, а для совещаний.

Власт не хотел и не мог дольше слушать, с него было довольно и того, что он узнал. Поэтому он пошел обратно и, сев на коня, поехал прямо, не зная, куда следовало направиться. Ночь была звездная, но темная; лошадь, инстинктивно ища получше дорогу, вышла на большую поляну. Потеряв надежду добраться ночью до Познани, Власт решил переночевать на поляне, как