дремлют у себя в Валхалле, для чего их будить? Ждите меня!.. И-И-И-ЭХ!

Она хлестнула коня, разворачивая, и поскакала к войску Ньорда, превращаясь в нестерпимо яркую голубую точку впереди. А мы остаёмся онемевшими, оцепеневшими, не понимающими, как все мы отпустили Сигню скакать прямо в пасть чудищу…

— Ты что, Сигурд!?.. Что это такое — наша жертва Богам?! — пробормотал Гуннар, белея губами, — ты что делаешь, как можно было её послать к нему?! После… ты что, Кай?! — он переходит на крик и хочет уже двинуться вслед за Сигню.

— Молчать! — он обернулся, — всем молчать и стоять на месте! — Сигурд с таким яростным лицом даже в бой не идёт… — Великая дроттнинг делает своё дело! У каждого своё дело. У каждого свой путь… Все ждём! Боги ведут Свана Сигню.

Мы умолкаем все, замерев, смотрим, как она останавливает, поднявшегося на дыбы жеребца, недовольного остановкой скачки, на отдалении от войска и поджидает выдвинувшегося к ней навстречу всадника на большом рыжем коне. Ясно, что это Ньорд… он подъезжает к ней, ни щита, ни копья нет в его руках, они спокойны.

Да, я спокоен. Я не могу показать тысячам грубых мужиков, за моей спиной, что у меня дрожат не только руки, но колени, каждый палец, само моё сердце от ЕЁ приближения. Их вождь, их конунг не может дрожать перед женщиной. Кем бы, какой бы она не была. Даже если мой меч у неё на поясе.

И я не хочу, чтобы они слышали, о чём мы будем говорить с НЕЙ. Поэтому я выезжаю навстречу, на значительное расстояние от войска. Мне нечего бояться. Но и она не боится. Вот, что поразительно: ничего не боится. Или знает теперь, что ОНА мне страшнее, чем я ей?..

Вокруг нас разцветает и пахнет весна, замерев сейчас, распуганными птицами, нашим многотысячным нашествием изгнанными из гнёзд, растоптанной травой, сломанными деревцами, но ярче пахнет взрытая копытами земля. Примет она нас в могилы и расцветёт на наших курганах, или радостно взбудораженная закроет все свои раны новым свежим ковром цветов и травы?

Солнце блещет на золоте и шёлке, но, главное в её глазах. Будто солнечные зайчики. ОНА весела!

— Ты похорошела, — сказал я, будто и не клялся в бранных словах и письмах убить, распнуть её.

— Это весна, Ньорд, — улыбнулась Сигню.

Я смотрю на неё, пью её глазами:

— Ты сама — Весна.

Она смеётся, сдерживая поднявшегося опять на дыбы коня. Удивительно ловко управляется с норовистым животным.

— Красивый конь у тебя.

Сигню смеётся ещё звонче:

— Да не везёт мне с красавцами-конями, того и гляди сбросит.

— Как Свея сбросила тебя.

Она покачала головой, уже без смеха:

— Ты убил Свею, — сказала она, успокоив, наконец, жеребца.

— Ты не думала, что я послан был для того, чтобы изгнать вас, чуждых, ненужных, не в своё время пришедших в Свею?

Но она опять покачала головой:

— Нет, Ньорд. Свея хотела нас, радовалась тому, то происходило, смотри, сколько мы успели меньше, чем за десять лет…

— Я стёр всё меньше чем за год!

— Стереть можно и быстрее. Но для чего? Ты так ненавидел всё то, чему тебя учили в детстве? — она пристально вгляделась в меня, чуть сощурив нижние веки, обостряя синеву своих пронзительных глаз.

— Нет. Не ненавидел, пока не возненавидел тебя. Я любил Сигурда больше всех людей на свете. Почему ты стала его женой, не моей? Тогда не было бы ничего этого.

— Ты прав, не было бы ничего… Я не знаю, что было бы… Может, ты убил бы меня за непокорность и за то, что я не похожа на тех женщин, которые приятны тебе…

— Я любил бы тебя, — выдохнул я.

Она долго смотрела, молча.

— Нет… Это быстро закончилось бы. Ты никогда не захотел бы быть в моей власти, ты не такой человек.

— А Сигурд в твоей власти?

— Ему не надо быть в моей власти. Мы с ним во власти друг друга, между нами нет различий, нет расстояния.

— Бландат блад! — зло процедил я.

Сигню не ответила на это, тихо улыбнулась:

— Ты пришёл сюда убить нас.

— Больше всего я хочу убить тебя! — огонь вырвался из моей глотки.

— Ну так убей, — ответила она, даже не теряя румянца. — Вот я — перед тобой. С твоим мечом. Убей меня, остальные пусть уйдут.

— Все и так ушли в Брандстан. Остались только воины, которые половину моей рати снесут, если я, правда, тебя убью.

— Так отпусти всех. Мы уйдём из Свеи. Будто никогда и не было нас, будто ты видел сон. Ты останешься конунгом Единой Свеи. Захочешь, разделишь между сыновьями. Нашей Свеи уже нет, осталось несколько тысяч, мы заберём их с собой.

— И куда же вы пойдёте? — изумился я такому решению. — На север, к саамам?

— Нет, к славянам, — легко сказала она.

— Ах, к предкам? — протянул я. — Через море?… Рангхильда не даст кораблей.

— Придётся построить, города строили, что там корабли.

Я смотрю на неё. Отпустить. Один раз в жизни проявить… что? Жалость? Милосердие? Вспомнить, что из людей, стоящих там, у стены маленького форта, трое были младшими приятелями моих подростковых игр, мальчишки, над которыми я подшучивал каждый день, пользуясь их детской наивностью. Учил прыгать в реку с верёвки, раскачиваясь как на качелях, приклеивал на их ссадины подорожники… А ещё одного я люблю и горжусь им, несмотря на то, что он мой полный антагонист и соперник во всём. Он выиграл у меня все битвы, но я забрал у него им задуманную, им выстроенную страну, не доблестью, но коварством и подлостями. Я оказался сильнее…

— Уходите, — проговорил я, чувствуя сердце тоскою.

Она смотрит на меня, будто не верит ещё.

— Уходите, — повторил я.

Но я не хочу ещё выпустить её из своих глаз. Я хочу смотреть на неё. На НЕЁ, непонятную мне, странную, так и не разгаданную мной.

— Сигню… Ответь: ты… каждую минуту, что… что была со мной, ненавидела меня?

Она переменилась в лице немного, перестала усмехаться, перестала быть весёлой.

Она не солжёт.

— Нет, Ньорд, — она долго смотрит на меня, чтобы я понял, вспомнил, что не лгала мне, кроме одного раза, когда сказала, что должна сама сказать Сигурду, что становится моей дроттнинг… И я вспыхнул как юноша, опять рядом с ней:

— Идём со мной! — я вытянулся к ней, поднявшись на стременах. — Отпустим всех. И отстроишь новую Свею, какой захочешь! Сильнее, мощнее, чем…. — слова сами вылетают из меня, выдавая все мои потаённые желания.

Она вздохнула:

— Прости меня, Ньорд…