которые могут быть упрощены. Например, мы можем упростить через гомогенизацию, сократив количество типов сущностей; через редукцию, сократив общее количество сущностей; через идеализацию, устранив одни признаки, но сохранив критические другие, и так далее. Аналогично, предметом упрощения может быть как форма наших объяснений (т. е. количество переменных в уравнениях, длина описания, легкость понимания), так и их содержание (т. е. число маркеров или типов сущностей, процессов или свойств). Кроме того, простота объяснения может не соответствовать простоте постулируемых в нем сущностей. Например, объяснение с использованием большого количества переменных может потребоваться для объяснения механизма работы одной сущности (например, человеческой печени), в то время как объяснение с использованием одной формулы может объяснить поведение сложной системы (например, взаимодействие хищника и жертвы, описываемое уравнениями Лотки-Вольтерры).

Во-вторых, эта двусмысленность усугубляется тем, что когнитивная онтология, подлежащая упрощению, сама по себе недостаточно определена: предпочитаем ли мы упрощать механизмы, процессы или структуры? Ответ на этот вопрос крайне важен, поскольку то, что значит для механизма быть простым, может не быть тем, что значит для процесса быть простым, или тем, что значит для структуры быть простой, и так далее.

В-третьих, проблемы остаются даже тогда, когда простота индексируется для конкретных когнитивных структур, процессов или механизмов. Одна из проблем заключается в том, что некоторые механизмы не поддаются классификации по принципу "простой-сложный". Например, исследователи сравнительного познания обычно считают, что репрезентативные механизмы сложнее ассоциативных, однако нет очевидного интуитивного смысла, в котором это было бы верно. Необходимость придумывать неинтуитивное объяснение того, почему репрезентативные механизмы сложнее ассоциативных, говорит о том, что интуицией, скорее всего, движет нечто иное, чем простота. Более общая проблема заключается в том, что даже если неинтуитивные ответы принимаются, сторонник эвристики простоты обязан объяснить, почему мы должны предпочесть эти более простые онтологии. Иными словами, почему тот факт, что нечто проще, делает его лучшей гипотезой по умолчанию? Почему при объяснении поведения животных бремя доказательства должно лежать на более сложной гипотезе?

Если данное поведение действительно с большей вероятностью может быть обусловлено простым механизмом, то у нас есть веские основания возложить бремя доказательства на сложное объяснение. Поддержка этого вероятностного утверждения обычно формулируется в терминах "эволюционности" сложного познания. Аргументы такого рода направлены на выявление давления отбора или ограничений, которые (ceteris paribus) благоприятствовали бы эволюции более простых когнитивных механизмов по сравнению с более сложными. Например, согласно одному из аргументов, ceteris paribus, высокие метаболические издержки сложного познания (продукт метаболически дорогой мозговой ткани, необходимой для его поддержания) должны способствовать отбору более простых и менее затратных когнитивных механизмов. Подобные аргументы в пользу эволюционности многочисленны и, если они верны, потенциально перекладывают бремя доказательства на эвристику простоты. Тем не менее, если и предпринимались попытки обоснования вероятностного утверждения, то лишь немногие из них были убедительными (Sober 2009; Meketa 2014; Mikhalevich 2015). Рассмотрим приведенный выше аргумент о дороговизне метаболизма. Во-первых, этот аргумент не учитывает компромиссы между увеличением метаболических затрат и преимуществами, которые получают умные организмы: больший или более плотный мозг, необходимый для поддержания повышенной когнитивной функции, может быть разумной ценой за способность, например, перехитрить добычу или хищников, или поддерживать тесные социальные связи, необходимые для сотрудничества, способствующего развитию приспособленности, и так далее. Во-вторых, он ошибочно предполагает, что все или большинство увеличений когнитивной сложности требуют увеличения метаболизма. Хотя мозг действительно в пересчете на фунты стерлингов дороже, чем другие органы, добавление сложных когнитивных функций может не требовать добавления новой дорогостоящей нервной ткани - например, оно может потребовать беззатратного перепрофилирования существующей ткани. Более того, точная связь между увеличением объема нейронной ткани и изменениями в когнитивных функциях остается неизвестной, в то время как все больше данных из сравнительной нейронауки убедительно свидетельствуют о гораздо более сложной связи между когницией и нейроанатомией, чем предполагает аргумент о метаболической дороговизне (Chitkka and Niven 2009; Němec 2016; Olkowicz et al. 2016). В-третьих, этот аргумент игнорирует ограничения развития, которые могут оставить более сложные когнитивные механизмы в качестве единственного жизнеспособного варианта. Эти возражения не являются исчерпывающими, но они показывают, что когда дело доходит до интерпретации когнитивной эволюции, все остальное действительно далеко не одинаково. В случае с аргументом о метаболической дороговизне, как и со многими другими подобными аргументами в пользу эволюционности, после распаковки оговорки "ceteris paribus" быстро становится ясно, что утверждение о том, что эволюция предпочитает когнитивную простоту, справедливо лишь для узкого круга случаев. Можно еще многое сказать о представлении, что наиболее вероятными механизмами, обуславливающими то или иное поведение, являются простейшие, но в интересах экономии места я буду исходить из того, что доказательства на данный момент неоднозначны.

Если простота - настолько сложная концепция, то вполне понятно, как она вообще может оказывать влияние на научную практику, тем более такое значительное, как смещение бремени доказательства. Одна из возможностей заключается в том, что интуитивная привлекательность простых объяснений и их обещание облегчить когнитивную нагрузку поощряют практику считать привлекательные объяснения простыми, даже если их привлекательность заключается не в простоте. На самом деле, как убедительно доказывает Эллиот Собер (1998), эта самая привлекательность часто обусловлена неким (реальным или воображаемым) фоновым эпистемическим достоинством, на котором паразитирует "простота" (Sober 1998; Fitzpatrick 2009; Fitzpatrick 2015). В случае сравнительного познания эта очевидная добродетель - осторожное избегание "чрезмерного приписывания" сложных и, как часто думают, "человекоподобных" познаний нечеловеческим животным. Эта осторожность может быть прослежена до неверного толкования знаменитого "канона" К. Ллойда Моргана - единственной фразы, которую исследователи сравнительного познания приняли за центральную в проекте сравнительного познания. Однако сам Морган отмечает, что простота часто предпочитает "антропоморфизм", поскольку проще предположить, что мы такие же, как другие животные, чем представить, чем мы можем отличаться (Thomas 2006). Таким образом, даже с точки зрения Моргана, простота не защищает от антропоморфизма, а поощряет его.

Когда сложность понимается как признак антропоморфизма, проект упрощения начинает обретать форму. Так, в сравнительном познании принято считать, что некоторые объяснения и механизмы проще - как правило, это традиционно механизмы, не используемые человеком (хотя исследователи все чаще ставят под сомнение и изощренность человеческих когнитивных механизмов). К ним относятся объяснения "низшего порядка", которые постулируют меньшее количество сущностей, процессов или репрезентативных уровней, чем якобы более сложные способности "высшего порядка", такие как метакогниция, теория разума, планирование и т. д. Хотя неясно, что эти процессы и способности действительно проще, эвристика простоты может применяться и часто применяется без такого обоснования. Например, исследователи сравнительного познания обычно полагают, что ассоциативные механизмы проще репрезентативных, таких как метакогниция и чтение мыслей. При наличии этих ярлыков применение эвристики простоты