В Мелитополь, где располагался штаб армии, он приехал, когда город доживал последние дни. Спешно эвакуировались все учреждения, семьи офицеров, тянулись нескончаемые вереницы обозов, люди наскоро собирали пожитки и уходили по завьюженной дороге в Крым, под защиту перекопских укреплений, на которые ещё оставались смутные надежды. В Мелитополе Тягаев успел застать генерала Кутепова, обсудили наскоро положение, и Александр Павлович отбыл в расположение Дроздовской дивизии, на фронте которой скапливалась буденовская конница. Там суждено было произойти, вероятно, последнему славному бою белой армии. Подчинённые генерала Туркула задали буденовцам жару, застав хвалёную красную конницу врасплох. Было захвачено пятнадцать орудий, две тысячи пленных, включая собственный конвой усатого вахмистра, который едва не был захвачен сам и спасся, бросив коня и уехав на автомобиле. При большем количестве сил и большей решительности действий, утративших частично прежний напор после последних ударов, конница Будённого могла бы быть уничтожена, подобно жлобинцам. Но на это сил уже не достало.

Мелитополь опустел. Редкие прохожие были молчаливы, во взглядах их читался страх. Тих и печален стоял городской сад, где ещё недавно звучала музыка, и мелькали белые платья барышень. Только из ещё не закрытого кафе на главной улице доносилось протяжное:

– Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…

И в опустевшем городе, замершем в ожидании врага, вослед уходящим войскам, ещё недавно почти уверовавшим в возможность победы, и беженцам, до последнего надеявшимся, что армия сможет защитить их кров, эта ария звучала тоскливым реквиемом:

– Помнишь ли ты наши мечты…

Под это заунывное пение Тягаев оставил Мелитополь.

Таврия была оставлена, и армия, оставив противнику громадные запасы хлеба, бронепоезда и оружие, откатилась на последний рубеж обороны, откуда начиналось весеннее наступление. Перекопские позиции не удосужились по извечному головотяпству достаточно подготовить для людей, которым предстояло их защищать. Вдобавок никто не ждал таких страшных и долгих морозов. Голод, холод, недостаток обмундирования и оружия – в который раз страдала от этого армия, компенсируя нехватку всего своей кровью, своей выдержкой и отвагой. Но и человеческие ресурсы не беспредельны, и Петру Сергеевичу было очевидно, что Перекоп не продержится долго. С этими неутешительными выводами он возвратился в Севастополь.

Крым ещё жил своей обычной мирной жизнью. В Симферополе открылся съезд представителей городов, в Севастополе готовились к съезду представитель печати. В магазинах и на базарах бойко шла торговля. Правда, при колоссальном падении курса рубля цены становились всё более заоблачными. Как всегда, полным-полны были театры, синематографы, кафе. Люди словно искали забвения от пугающей реальности.

Двенадцатого октября, когда началась битва в Северной Таврии, Врангель издал приказ, обращённый к армии и народу. Этот приказ впервые за всю историю борьбы чётко и ясно сформулировал Белую Идею. С этим приказом в руках вернувшегося с фронта Тягаева встретил Пётр Андреевич. Старик был сильно взволнован.

– Вот! – сказал он, ткнув пальцем в приказ. – Вот, то, что должно было быть сказано три года назад и что мы услышали лишь теперь, когда проиграли всё, – и, надев очки, стал зачитывать, выхватывая фрагменты из текста: – Благо и свобода народа, внесение в русскую жизнь оздоровляющих начал гражданского строя, чуждого классовой и племенной ненависти, объединение всех живых сил России и доведение военной и народной борьбы до желанного часа, когда русский народ властно выразит свою волю, как быть России…

Пётр Сергеевич уже читал этот приказ, но не прерывал старика, вслушиваясь в слова обращения, каждое из которых – словно из собственного сердца исходило.

– Для проведения этой программы мне нужны люди сильные духом, знающие народную жизнь и умеющие её строить. Партийная или политическая окраска для меня безразлична. Были бы преданы Родине и умели бы разбираться в новых условиях. Подбору таких стойких и умелых людей на всех ступенях государственной лестницы я придаю коренное значение. В правительственной работе, как и на фронте, вся суть в людях… Конечно, во всей полноте задача эта будет разрешена не нами, а временем и народом. Но и нам надо не ждать, а действовать… Наша цель – дать населению хлеб и порядок… В заботах материальных не забудем, что не менее хлеба насущного России нужна здоровая жизненная энергия. Будем беречь её источники – религию, культуру, школу. Будем готовить для России деятельную, знающую молодёжь и ревниво оберегать святыню народных надежд – Церковь, – Пётр Андреевич опустился на стул, спросил почти со стоном: – Ну, почему, почему так?! Почему только сейчас?! Боже, какой-то рок опаздывания! Последние годы мы только и делаем, что опаздываем! Во всём! Везде! И, вот, опоздали опять… Врангель – великий человек. Если бы Бог поставил его на его одного достойное место раньше!.. – в голосе старика звучало страдание. – Если бы эти такие простые идеи могли дойти до всех этих тщеславных идиотов, которые не будучи ни к чему способны сами, всю энергию тратили и тратят на то, чтобы мешать другим! Но нет! Они ничего не поймут! Даже катастрофа их ничему не научит! Партии и личные амбиции останутся выше всего! Выше России! И мы будем терпеть поражение за поражением… До тех пор, пока Белая Идея не укоренится в душах…

– У вас открылся дар прорицания? – грустно пошутил Тягаев.

– Это не прорицание. Это жизненный опыт старого человека, привыкшего в силу профессии работать с фактами и на них строить выводы. Это, друг мой, если угодно, мой вердикт в следствии по делу о гибели нашей страны. В ней виноваты, в первую очередь, не большевики, не германский генштаб, не масоны, а те, кто всю свою жизнь был занят не делом, а душепагубной болтовнёй, тешеньем своей гордыни, усобной сварой, порождённой мелочами и частностями при забвении главного и целого, раздранием риз распятой России, – не утратившие яркой синевы глаза старика блеснули. – Это они сгубили её! Те, кто не умели и не желали ничего делать сами, но старательно ставили палки в колёса тем, кто что-то делал. Россию сгубила триада, состоящая из гордыни, глупости и бессовестности. И эта триада процветает! И как ещё расцветёт… Они не примут Белой Идеи, как не приняли Христа. Потому что иной идеи, животворной идеи, опасной для них, нет. И с ней они будут бороться всеми методами. Огнём, мечом… А, главным образом, ложью.

Пётр Андреевич не ошибся. Опасность явленной Белой Идеи сразу поняли большевики. Крыма достигло интервью Ленина, данное им какому-то бельгийскому журналисту. В нём «вождь мирового пролетариата» честно признал, что единственной опасностью для Советской России является белая армия, поскольку русский народ может заразиться теми идеями, которые она несёт.

В эти дни «союзники», наконец, прислали большой транспорт с зимней одеждой для войск, которая немедленно была отправлена на фронт. Но всё это было опоздано, крах неумолимо приближался, и остановить его было вне человеческих возможностей.

Двадцать пятого октября Корниловский союз устраивал благотворительный концерт и вечер. Тягаев приехал на него, сопровождая Главнокомандующего. С фронта поступали самые грозные сведения, и в этой ситуации Врангелю меньше всего хотелось присутствовать на светском мероприятии, но отсутствие его на вечере полка, в списках которого Пётр Николаевич состоял с недавних пор, могло породить лишнюю тревогу и нежелательные объяснения, и ехать пришлось. В ярко освященном зале играла музыка, сменяя друг друга выступали артисты, в числе которых была и Евдокия Осиповна, занявшаяся в Крыму привычным делом – выступлениями перед ранеными в госпиталях и на фронте. Лишь её выступление заставило Тягаева очнуться от тяжёлых дум. Весь остальной вечер он не слышал и не замечал ничего, всем существом перенёсшись на фронт, где на перекопских позициях сражались таящие с каждым часом войска, а среди прочих – брат Николай, которого так и не случилось повидать в последнюю поездку.