12 ноября 1920 года, Крым, дорога на Севастополь

Перед глазами снова маячила одна и та же страшная картина, не отпускавшая сознание уже третий месяц: бесконечная, куда ни кинь взор, жёлтая, выжженная солнцем степь с невысокими бугорками и балками, сплошь носящая на себе следы бойни: ободранные до красного мяса конские трупы и скелеты, свежие холмики с крестами и без, удушливый запах и целый рой мух. Каховка, громадная братская могила, в которой смешались и белые, и красные. Так и стоял в ушах грохот в неимоверном количестве стянутой туда красной артиллерии, выкашивавшей идущие на штурм белые полки. Полки Корниловцев в этих боях обратились в роты. Там, под Каховкой, Вигель получил контузию, которую не было времени лечить, и которая всё чаще напоминала о себе теперь. Там остались лежать многие его друзья. Каховка не отпускала Николая, и даже адские дни отступления и обороны Перекопа не смогли потеснить её до черноты кровяной тени.

К Перекопу Корниловцы подошли, поредев ещё более после боёв в районе Знаменки. Там красные переправились через Днепр и неожиданно атаковали дивизию. Ждать помощи было неоткуда, Марковцы, которые должны были подоспеть, отчего-то задержались, и тяжелейший удар Корниловцам пришлось встретить в одиночку. Как волны бушующего моря накатывали из-за Днепра полчища красных, они двигались, как мгла, как тьма, их атаки становились всё жёстче, и дивизия истекала кровью. К моменту подхода Марковцев от неё осталось не более трети.

Эта-то треть численностью в восемьсот штыков и добралась до Перекопа, напоследок огрызнувшись вместе с удалыми Дроздовцами и в очередной раз потрепав прорвавшихся с Каховки в тылы будёновцев.

Четвёртого ноября белые части заняли первую линию Сиваш-Перекопских позиций. Сколько говорено было об их неприступности, а на деле совсем иначе вышло. И могли бы быть неприступны эти позиции, если бы тыловые шкуры хоть раз подумали о людях. Что стоило подготовить обшитые, рассчитанные на зимние холода окопы вместо грязных канав, в которых невозможно было находиться в двадцатиградусный мороз?! Ни землянок, ни блиндажей, ни складов, ни дров, ни колодцев. За неимением воды лошадям приходилось есть снег. Для согрева жгли костры, разводя из соломы, заготовленной местными жителями. Солому же подкладывали под одежду за неимением тёплых вещей. Даже провиант приходилось искать самим в окрестных селеньях. Но не только о людях не подумали господа тыловики, но и самих укреплений не удосужились соорудить, как следует. Перекопские укрепления не могли выдержать огня тяжёлых, а во многих случаях и лёгких батарей. И своей артиллерии порядочной не было. Тяжёлых орудий так и не прислали «союзники». Обходились обычными полевыми, а многое ли могли они против прекрасных орудий красных, в которых они не знали недостатка? Только и сделали, что опутали колючей проволокой все холмы, берега озёр – буквально каждый клочок земли…

А ещё и Сиваш предал. Сивашские солёные озёра отделяли Крым от большой земли лучше любых укреплений. Всего три перешейка соединяли его с материком. Перекоп, Чонгарский мост и Арбатская Стрелка. И на оборону их сил могло бы ещё достать, но Сиваш промёрз до самого дна, в разы растянув фронт.

Бои шли и днём, и ночью, слившись в одну нескончаемую сечу, в которой спутались дни, утратился счёт времени. Большевики бросили на Перекоп все силы: пехоту, конницу Будённого, артиллерию. А к тому и махновские банды, ещё недавно при Заднепровской операции бывшие на стороне белых. Красные части сменяли друг друга, но истаявшие полки Русской армии сменить было некому. Из-за страшного холода невозможно было спать дольше двадцати минут, которых хватало, чтобы закоченеть телу, и люди изнемогали до безразличия ко всему.

В эти дни нежданно-негаданно встретил Вигель старого знакомца – Адю Митрофанова. Они не виделись со времён Ледяного, и Николай вряд ли узнал бы теперь своего спасителя, превратившегося из мальчика в крепко сложенного молодого человека, настоящего богатыря. Но тот подбежал сам:

– Здравия желаю, господин подполковник! – и радостью осветилось лицо. – Вы не узнаёте меня? Вольноопределяющийся Митрофанов. Аркадий. Помните, как мы с вами бежали от большевиков в Восемнадцатом? Помните?

– Здорово, здорово! – Вигель с удивлением рассматривал рослого вольнопёра. – Вы как же здесь? А впрочем, всё равно. Рад видеть вас живым и невредимым!

– Николай Петрович, у меня мясо есть, – неожиданно сообщил Адя. – Немного. Хотите? Всё-таки такая встреча!

– Не устаю вам удивляться, Митрофанов! Откуда только у вас такая находчивость?

– Просто мне везёт, – улыбнулся вольнопёр.

– Ну, что ж, в таком случае принимаю ваше щедрое предложение с благодарностью. Отметим нашу встречу!

Пиршество, устроенное стараниями Митрофанова, показалось по истине царским. Мясо пожарили на вертеле и разделили пополам, присыпали сгоревшим порохом валявшихся вокруг гильз за неимением соли. Вспоминали незабвенные дни Ледяного похода, всех, кто был тогда рядом.

– Надо же, – с грустью заметил Адя, – почти никого и не осталось из первопоходцев. Мы с вами из последних уцелевших.

– Надолго ли, вот в чём вопрос, – вздохнул Вигель, прислушиваясь к нарастающему грохоту боя.

– Мне, в общем, всё равно, – Митрофанов отшвырнул в сторону пустую гильзу. – Убьют, так убьют. Всё равно меня оплакивать некому. Мать год как померла, а больше и не было никого. Мне терять нечего.

– Зря вы так, – покачал головой Николай, раскуривая от тлеющего костра папиросу. – Что вы видели в жизни, чтобы так уж не дорожить ею? Вы бывали, к примеру, влюблены?

Адя не ответил, и Вигель продолжал:

– Вы ещё очень молоды. Поверьте, что жизнь не исчерпывается войной, жестокостью и всей этой грязью. Вам есть, что терять. И больше, может быть, чем многим, кого есть кому оплакивать. У вас есть будущее, есть масса неизведанного впереди. И этим стоит дорожить.

– Что же это за будущее без России?.. – тихо спросил Митрофанов.

– Не знаю… – честно признался Николай. – Но уверен, что оно есть.

Он никогда не думал так часто о будущем, как в последние месяцы. Потому что отныне его будущее вдруг получило продолжение, его будущее стало не только его, но будущем ещё не явившегося на свет существа, его сына или дочери. Ребёнка, которому суждено будет возрастать на чужбине, зная о своём Отечестве лишь по рассказам старших. Как сложится его судьба? Вигель то и дело возвращался к этим мыслям. Душу разъедало вдобавок беспокойство за Наташу. В последний раз они виделись два месяца назад. И встреча эта была величайшей неожиданностью.

В начале сентября в немецкую колонию Кронсфельд прибыл для вручения Корниловской дивизии знаменитого знамени Георгиевского батальона Главнокомандующий. Стоял солнечный, тёплый день. Корниловцы выстроились вдоль огромной площади, и Врангель в сопровождении Кривошеина и иностранных представителей обошёл фронт, приветствуя войска. Гремела музыка, неслось волнами бодрое «ура». С речью выступил митрополит Антоний, читавший в ту пору Корниловцам лекции. И как бальзамом по сердцу были слова: